Человек в красном
Пару минут Друг оглядывался, пытаясь сообразить, где находится. Потом он вдруг вспомнил, как она отшатнулась. От ужаса у него отнялись ноги, и он медленно осел на землю, привалившись к какой‑то стене. Он ошибся! Она не узнала его, не поняла, отказала! Она такая же, как все предыдущие. Нет, нет, не может быть!
Друг обхватил голову руками и тихо заплакал, медленно раскачиваясь из стороны в сторону. Он не мог ошибиться, она ведь не повела себя, как все те, прошлые. Она не смеялась, не грубила, не издевалась. Она сказала: «Простите, не надо». Тихо, вежливо и холодно.
– Молодой человек, ты пьяный что ли? – маленькая старушка с большой собакой на длинной веревке вместо поводка склонилась над Другом. Он поднял на нее вымученные, блестящие от слез глаза, и она осеклась на полуслове, – Сынок, ты чего? Что случилось? Умер кто?
«Умер кто?» – эхом отдались в его воспаленном мозгу слова старой женщины. И он вдруг понял. Он понял, что он должен делать, понял, почему она так себя повела. «Да, да, она просто не знает, что она – ангел, она сама не знает этого еще, но хочет, чтобы я помог ей. Она хочет, чтобы я освободил свет внутри нее, мамочка специально направила ее ко мне! Я должен помочь ей, должен показать ей, какова она на самом деле, как она чиста и красива! Я покажу, – Друг тотчас же поспешил домой, – Мне даже не придется долго трудиться, как с прошлыми. Их приходилось отмывать от грязи, а ей надо лишь слегка помочь, и она сама всё увидит, но… – он был уже в метро, – Ведь тогда она уйдет от меня. Мы, конечно, с ней увидимся потом, но сначала она уйдет… Нет, нет, нельзя перечить мамочке. Она сама выбрала ее для вечности со мной. Надо лишь помочь ей всё понять, а потом подождать немного. И всё будет хорошо. Я не долго буду один.»
Полчаса спустя Друг ворвался в свою квартиру. Он спокойно посмотрел на себя в зеркало, сделал несколько глубоких вдохов, чтобы окончательно прийти в себя и, войдя в комнату, бережно взял в руки большой коричневый кожаный альбом для фотографий, который листал вчера вечером.
Ему нужно было сосредоточиться, а напоминания о сделанных им добрых делах всегда помогали ему успокоиться. Еще в больнице в качестве терапии медсестра научила его одной занятной штуке со смешным названием. Скрапбукинг. Друг с благодарностью вспоминал часы, проведенные с толстой невысокой женщиной, пахнущей потом и сдобой. Странный был запах. Они вырезали из старых газет и журналов надписи, картинки, иногда просто кусочки бумаги красивого цвета и создавали из этого что‑то свое, новое, чего раньше не было. Мозаики из бумаги с изображением животных, альбом с фотографиями родных Марии Леонидовны, украшали альбом с рисунками Друга. Рисование тоже было частью терапии.
Начав свою одинокую самостоятельную жизнь, Друг тоже завел себе альбом. В нем не было рисунков, мозаик, только фото, очень особенные, важные фото. Он любовно погладил первый разворот. На плотную шершавую дорогую бумагу были наклеены четыре фотографии.
На первой ярко накрашенная блондинка с кляпом во рту была привязана к батарее в оклеенной газетами и застланной клеенкой комнате. Она была раздета до нижнего белья. От бедра до стопы на левой ноге краснела свежая глубокая рана. Сквозь кровь едва белела кость. Девушка была без сознания.
На следующей фотографии такой же разрез был сделан и на второй ноге. Девушка кричала.
На третьей – разрез от плеча до кисти на левой руке, теперь кость была видна совершенно отчетливо. Блондинка ошарашено смотрела на лужу густой крови на прозрачной клеенке.
На четвертой фотографии разрезана была и правая рука. Девушка была мертва – горло уродливо рассечено.
На следующем развороте были изображения высокой слегка полной шатенки, в той же комнате, с такими же увечьями.
Всего фотографий в альбоме было шестнадцать. Лишь просмотрев их все, Друг сел за письменный стол, взял чистую тетрадь из стопки и начал планировать похищение. «Нужно особенно подготовить для нее комнату, – с нежностью подумал он, – Надо выбрать обои покрасивее.»
Глава 3
Катя со стоном попыталась поднять голову. Её душила тошнота. Какое‑то время девушка неподвижно лежала, борясь с рвотными позывами. Она никак не могла решиться открыть глаза – чудовищное головокружение ощущалось и с опущенными веками. Кате казалось, что она чувствует вращение Земли.
Наконец тошнота стала отпускать, Катя осторожно открыла глаза. Первые пару секунд она с ужасом смотрела на давно небеленый потолок с многочисленными желтоватыми подтеками, пытаясь понять, в каком знакомом ей месте может быть такой потолок. Это чувство, что она этот потолок никогда не видела, загнало ее в тупик. Жамевю – мелькнуло в голове корявое слово.
Девушка резко села, комната немедленно начала клониться куда‑то вправо, уши заложило. Катя вновь закрыла глаза, и, посидев так еще несколько минут, давая телу привыкнуть к новому положению, начала осторожно, опираясь на стену, подниматься на ноги. Под рукой Катя ощутила шероховатую прохладу стены, и, боясь отнять от нее руку, сделала пару нетвердых шагов к окну. Дневной свет, даже приглушенный грубыми серыми шторами, показался ей слишком ярким, и Катя повернула голову направо. Там она увидела дверь. Старый, рассохшийся косяк с местами отвалившейся белой краской обрамлял совершенно новую крепкую дверь с замком в круглой ручке.
Нетвердо ступая, девушка побрела к двери. Комната оказалась не слишком просторной – площадью метров в двенадцать, не больше. Вдруг Катя остановилась, осознав, что ей холодно. Она была раздета. Ничего, кроме нижнего белья, на ней было.
Девушка издала какой‑то всхлипывающий звук, пытаясь прикрыть наготу. Ей стало невыразимо страшно.
«Это сон, сон, это страшный сон, я должна проснуться. Вот сейчас, ну! Просыпайся!». Она не верила. Она не могла поверить, что это происходит – прямо сейчас и прямо с ней. Какая комната? Какая дверь? Нет никакой двери, быть не может никакой двери! Здесь должны быть стены цвета лаванды, маленький раскладной диван и устрашающих размеров фикус в углу возле окна. Здесь должна быть ее комната, а не эта дверь и шторы цвета пыли. Где она? Еще вчера вечером… Стоп. Что случилось вчера вечером? Она отчетливо помнила, как шла домой – порывистый октябрьский ветер обдавал ее свежестью и холодными брызгами дождя, все норовя вывернуть зонт наизнанку. От метро идти совсем недолго, минут десять от силы.
Она жила возле самого Лосиноостровского заповедника, чем очень гордилась – как же, воздух чистый, малолюдно, даже обязательные для каждого спального района алкаши застенчиво прятались за углом замызганного магазина и никогда не шумели под окнами сталинских пятиэтажек с высокими потолками. Хороший район, тихий, спокойный. И шла Катя по своему району, не глядя по сторонам, уверенная, что в их крошечном незаметном кусочке шумной, шальной, бесящейся Москвы ничего плохого произойти не может.
До дома оставалось всего ничего – третий поворот направо, четвертый подъезд, второй этаж, а там – мама, дед, кот и ее комната со стенами цвета лаванды. Что тут идти‑то? Да только не дошла.
Он сидел на скамейке у первого подъезда. Проходя мимо, Катя скосила на него глаза, но не узнала. Тогда еще не узнала. Сидит мужик, тихо сидит, может даже спит, голову вон опустил на грудь. Ну и пусть себе спит. Но он не спал.
