Человек в красном

– Я так больше не могу, – громко произнес Друг, пристально глядя в глаза своему отражению. Он, не раздумывая больше ни секунды, достал из старинного дубового буфета толстый моток прозрачной клеенки, широкий канцелярский скотч, длинный тонкий обоюдоострый нож с деревянной темно‑бурой рукояткой и направился к комнате Катеньки. Проходя мимо ванной, он помедлил.

«Нет, так нельзя, – вздохнул он про себя, – Ничто не должно нарушать ее чистоту». Друг положил клеенку на пол, вошел в ванную, включил воду, щедро намылил руки хозяйственным мылом и принялся отмывать рукоятку ножа. С ножа в раковину, всю в сетке трещинок на эмали, потекла кровь четырех девушек. Всё, что оставалось еще на свете от четырех молодых жизней, Друг, не задумываясь, отправлял в канализацию.

Он не знал, как росли эти девушки, что они помнили о своем детстве, что осталось в памяти их родителей. Он не видел их глаза в минуты счастья, он не слышал их смех. Но он был уверен, что знал этих людей лучше, чем кто бы то ни было, потому что он видел их слезы, слышал их последние крики, чувствовал последние удары их сердец, судорожно пытающихся еще хотя бы раз разогнать по мертвому телу уже густеющую кровь. Он был уверен, что спас их недостойные души, что поступил правильно, даже благородно. Он искренне верил в это и был бы очень удивлен, если бы ему вдруг сказали, что он совершил преступление не только против закона, но и против самой жизни. Как? Какое же это может быть преступление, если он помог им, не дал загубить свои бессмертные души?! И теперь, готовясь помочь еще одной девушке, Друг твердо знал, что это – лучшее, что он мог сделать за всю свою жизнь. Он был уверен, что делает это не ради удовлетворения своих желаний, а ради его ангела, ради Катеньки.

Нож наконец был чист, и Друг, скрипя зубами от злости на свою слабость, шел к Катеньке. Он отпер дверь и тихо вошел, спрятав перед этим нож в карман. Друг не хотел сразу пугать ее. Эту, последнюю, слабость он себе всё же позволил.

Катенька как‑то неестественно прямо сидела на матрасе. Она, без сомнений, ждала его. У Друга на душе сразу потеплело. Она почувствовала, что сегодня тот самый день! Так же, как почувствовал это он. Друг нежно посмотрел на Катеньку и начал расстилать на полу клеенку.

Катя всё поняла. Конечно, она поняла. Мысли обрывками стакивались друг с другом в броуновском движении. Бежать! Ударить! Просить! Убить! Столько вариантов, и ни один ей не под силу. Хотя… Одно‑то она еще сделать может.

Катя вдруг сорвалась с места и бросилась ему на шею. Друг остолбенел. Она была близко, слишком близко. Он чувствовал лихорадочный жар ее тела.

– Не делай этого, пожалуйста, не надо, не надо, – сквозь слезы шептала она, прижавшись горячей щекой к его шее.

– Катенька, – выдохнул Друг и обнял девушку. Эти несколько секунд, когда он впервые обнимал ее, Друг до конца своих дней вспоминал как самые счастливые секунды жизни.

Катя вдруг резко отстранилась, ее словно отбросило назад. Лицо ее исказил гнев, она закричала:

– Зачем ты делаешь это? Я не хочу умирать, ты не спасаешь меня, ты не помогаешь мне! Зачем?!

– Тише, тише, не беспокойся, – прошептал Друг, – Ангел мой, пожалуйста, тише, ты всё поймешь позже. Мамочка тебе всё объяснит.

– Мамочка? Нет, нет, прошу тебя… – делая шаг назад, прошептала Катя посиневшими губами.

Друг застыл, тело налилось такой тяжестью, какую человек никогда бы не смог осилить. Что делать? Что прямо сейчас ему делать? Мамочка из‑за спины громко и ясно говорила, кричала ему, что он должен сделать, но он не мог. Он просто не мог ее ударить.

Тогда мамочка сама широкими уверенными шагами подошла к девушке, схватила за плечи и с огромной силой толкнула Катеньку. Девушка гулко впечаталась затылком в стену, глаза ее закатились, и она сползла на пол.

Друг в безмолвной ярости трясся над исхудалым телом на шершавом полу и со всей силой, на которую был способен его шаткий разум, просил, обвинял, умолял мамочку оставить их вдвоем. Звук удара еще долго эхом гулял в голове Друга, множась, отскакивая от стен в лабиринте его памяти.

 

 

Глава 5

 

Катя пришла в себя от боли в запястьях. Ее руки были связаны за спиной и привязаны к батарее колючей веревкой. Страх сдавил горло, девушка не смогла даже закричать. Она попыталась высвободить руки, но любое движение причиняло жгучую боль.

Друг, заметив ее пробуждение, ласково обратился к девушке:

– Прости, мой ангел, я не хотел, но мамочка считает, что так будет лучше, это для твоего же блага.

Он выглядел как маленький провинившийся мальчик.

Катю трясло, она слышала даже, как выбивают дробь зубы. Мамочка? Ей так хотелось закричать прямо в это рябое лицо, что нет, нет никакой мамочки, больная ты тварь! Есть только ты, ты, ты!! По затылку горячими волнами гуляла боль, во рту пересохло, одно ухо заложило так, что даже мысли она слышала будто сквозь вату. Девушку сильно тошнило, она привалилась к горячей батарее, от чего веревка сильнее вгрызлась в руки, прикрыла глаза и глубоко задышала, стараясь унять тошноту.

 

 

Конец ознакомительного фрагмента