Четыре

Она точно смотрела на меня. Светло‑карими и не по‑детски умными глазами. Теперь, под зонтом, хотя бы капли дождя не отскакивали от короткого, какого‑то седоватого ежика волос на голове, но стекали струйками по серому плащу, который, судя по его невзрачности, как будто был сделан в семидесятых годах прошлого века. Из‑под него словно свисали тонкие ножки в колготках, уходившие, как в опоры, в смешные зеленые резиновые сапожки.

– Ты кого‑то ждешь? – спросил я.

– Тебя, – почти радостно ответила девочка.

– Меня? Но почему? – резонно удивился я.

– Ну ты же пришел меня спасать? – так же резонно спросила малышка.

Пришлось согласиться:

– Я. Но почему я?

– Потому что, – она выглянула из‑под зонта и посмотрела на купола монастыря, – Он приходил спасти всех, а тебя послал спасти меня.

Для меня – верующего человека – логика была более чем железная. Главное было не растеряться, и я не растерялся.

– Пойдем туда, – показал я на двери салона, – там еще одна тетенька, замечательная такая, добрая, она тоже хочет тебя спасти.

– Пойдем, – сразу согласилась девочка.

Это несколько насторожило, я вопросительно осмотрелся, а девочка, как несколько минут назад Аглая, прочитала мои мысли:

– Не бойся, меня никто не потеряет. Ты и твоя тетя можете меня спасать.

– Мы попробуем… – пробурчал я, а она сама взяла меня за руку и повела через дорогу, посмотрев, переходя ее, сначала налево, а потом направо.

А когда вошла в салон, сразу поняла, кого из двух женщин я имел в виду. Она подошла к Аглае и огорошила ее не меньше, чем меня:

– Значит, ты будешь моя мама?

– Кто тебе сказал? – растерялась еще пять минут назад уверенная в себе и умная Аглая.

– Отец. – Она оглянулась на меня, и я потерял дар речи.

– А ему кто? – допытывалась Аглая.

– А ему Отец Небесный, – всего‑то навсе‑го объявила девочка.

– У меня не может быть детей, – грустно, но глядя мне в глаза сообщила Аглая, отчего девушка Верочка вздрогнула, колыхнув воздух в помещении.

– Мне тоже говорили, что у меня нет отца и матери, – спокойно то ли возразила, то ли сообщила девочка. – Только бабушка говорила, что они обязательно найдутся. Говорила, что Отец Небесный обязательно пошлет. Вот я и пришла сегодня к Нему. Минут десять всего ждать пришлось…

В ее глазах была такая вера во всё ею сказанное, что посметь ей возразить или пытаться рассуждать о каких‑то там понятиях нашего бренного мира было равно тому, чтобы убить ее здесь, на пороге. Мы с Аглаей понимающе, но беспомощно переглянулись. Но в бесплодной женщине вдруг включилась мать.

– А ну‑ка, снимай плащик. Промокла вся. – Повернулась к оторопевшей девушке‑администратору: – Вера, чего сидим? Чай, варенье, печенье!.. – Снова к девочке: – Как тебя зовут?

– Ну ты же моя мама, значит, ты и должна меня назвать.

Эта железная логика не привела Аглаю в смущение. Мать победила в ней разочарованную светскую лвьицу в тот миг, когда ее назвали матерью.

– А папа чего говорит? – спросила она в мою сторону небрежно и таким тоном, как будто папа уже всем изрядно надоел за несколько совместно прожитых лет.

– Он еще не успел сказать, – сообщила девочка, усаживаясь на пуфик возле столика, где Вера расставляла чашки для чая. – Так что ты первая.

– Ага, – приняла как должное Аглая. – Ну тогда для начала: меня зовут Аглая Ивановна. А папу… – Она опять посмотрела на меня как на надоевшего супруга. – Папу зовут Сережей. Сергей Сергеевич.

– Здо рово! – обрадовалась девочка. – Я именно так и хотела. Папу Сережу.

– А маму? – прищурилась ревниво Аглая.

– А маму – которая ему нравится. – Детская логика была несокрушима.

– Здорово, – согласилась Аглая.

– Аглая Ивановна, варенья нет, есть джем, – несмело втиснулась в разговор Вера.

– Джем будешь? с печеньем? – спросила Аглая у девочки.

– Могу и без печенья, – кивнула та.

– Папа, как зовут нашу дочь? – Аглая встала и подбоченилась, как жена, встречающая на пороге загулявшего мужа.

– А… М‑м… Настя! – выпалил я первое, что пришло в голову.

– Как хорошо, – обрадовалась новая Настя, – я всегда хотела, чтобы меня звали, как мою бабушку.

– Ага, – обрадовалась, в свою очередь, хоть каким‑то знаниям Аглая, – значит, нашу бабушку звали Анастасия…

– Анастасия Петровна, – поправила Настя.

– А где она сейчас? – нежно прищурилась Аглая Ивановна.

– Как – где? – искренне удивилась Настя. – Где и должна быть. У Отца Небесного. Все же умирают здесь, чтобы уйти туда.

Детская логика оставалось неопровержимой, железной, но не вносила ясности в наше шаткое знание о Насте.

– Тебя же потеряют! – наконец‑то решилась на главную фразу нашего мира Аглая.

– Не потеряют. – Настя откусила печенье. – Я же умерла. Кто меня потеряет?

Трое взрослых теперь вздрогнули вместе. Но Настя, сделав глоток горячего чаю, вставила в этот ребус главный философский камень:

– Не верите? Можете меня сфотографировать и разместить фото в интернете. И увидите, что воспитанница детского дома Настя Фролова умерла. Вычеркнута из списка на усыновление.

– С ума сойти. – Светская львица Аглая превратилась хоть и в красивую, но обычную русскую бабу и села, хлопнув себя по коленям. – Так папа у нас и имя угадал? – Она спросила так, как будто я был изначально виноват во всём: и в происходящем, и в том, что Настя где‑то когда‑то умерла вслед за своей бабушкой, и в том, что я никудышный отец, и в том, что Отец Небесный именно нас поставил в такую ситуацию…

– У вас дом‑то есть? – спросила Настя.

– Есть… – в голос ответили мы.

– Далеко?

– Рядом… – Аглая подняла глаза к потолку, и мне пришлось молчаливо согласиться, что наш дом здесь, в ее доме.

Настя же сразу сообразила:

– О! Совсем недалеко от Дома Отца Небесного.

Аглая достала из кармана спортивной куртки смартфон: