Четыре сестры
Жюдекс тоже улыбался, но маску не снимал. Он взял Коломбу под локоток и нашептывал ей что‑то на ухо. Вот он показал рукой на припаркованный в двух метрах мопед.
– Он… он сейчас ее увезет!
– Не могут же они уехать и оставить нас вот так? – возмутилась Дениза.
Через долгое время (музыка на танцах успела смениться один раз, отметила про себя Беттина) Жюдекс снял наконец свою атласную шляпу и запустил пальцы в волосы. Они обменялись еще несколькими словами, которых не было слышно, потом Коломба подняла руки и сама медленно сняла с Жюдекса маску.
Наблюдателям у киоска и в кустах потребовались колоссальные усилия, чтобы не завопить. У Кловиса тихо вырвалось: «Блин!»
Этот парень без маски, который оседлал мопед и посадил позади себя Коломбу, парень, которого она обняла за талию, сияя счастьем, который преспокойно расстроил их гадкий розыгрыш и перевернул вверх дном все радости этого вечера, этот Жюдекс с красивыми темными глазами и мягкими волосами – это был Хуан.
– Блин, – повторил Кловис.
Мопед с двумя обнявшимися фигурами объехал площадь и едва не задел их, даже не заметив. Беттина только и успела увидеть две улыбки.
* * *
Пещера была просторная, с высоким потолком, что‑то вроде крипты. Фонарик выхватил из тени две темные глыбы.
Гулливер и Энид не сразу поняли, куда попали. Потом они разглядели две могилы, вырубленные прямо в скале.
Дети стояли неподвижно, оцепенев от страха: страшна была темнота, страшно священное место, страшны мертвецы, появившиеся из потемок. Страшно это жалобное пение, которое шло ниоткуда и отовсюду. Да, его они и слышали, они даже были в самом его центре… Жуткое пение призрака!
ООООооооооххххоооооОООО…
– Я боюсь, – прошептал Гулливер.
Напротив открывался другой туннель, более узкий, чем тот, из которого они вышли. Сквозняк там был еще яростнее и злее.
Энид прислушалась… Ветер, музыка, накатывающая волнами… с плеском волн… с воем ветра… Она подняла фонарик к потолку подземелья.
Свод подрагивал сотнями маленьких конусов, которые свисали, как виноградные гроздья. Одна гроздь внезапно отделилась от потолка и упала прямо на них. Гулливер отскочил. Энид почувствовала, как что‑то теплое, трепещущее коснулось ее шеи.
И наконец‑то, наконец она поняла.
– Свифт! Это Свифт!
Нетопырь весело кружил вокруг нее, словно приветствуя.
– Он меня узнал.
Что‑то, то ли рыдание, то ли смех, трепетало в груди Энид. Это «что‑то» оставалось безмолвным, не в силах вырваться. Летучая мышь поднималась все выше к своду в своем странном дрожащем полете и наконец растаяла среди гроздьев.
– Смотри.
Гулливер направил круг света фонарика на скалу. Они увидели нечто грандиозное, великолепное, высеченное в камне. И все стало ясно. Энид наконец поняла, кем был призрак.
Высотой почти в два метра, на скальном выступе стояла арфа. Ее рама была вырезана в граните, но струны – настоящие, туго натянутые. Они вибрировали.
Ветер с нездешней силой вырывался из горловины туннеля, кружил по крипте, теребил струны, тряс их, терзал, оживлял тысячей своих пальцев и высвобождал пронзительное как стон вибрато.
– Море… Оно с другой стороны.
Они были в сердце утеса.
Гулливеру вспомнилась схема пищеварительного тракта, которую показывала мадемуазель Анс‑Рим. Кусочек хлеба спускается потихоньку из желудка по кишкам, по всем их извивам. Два кусочка в чреве каменного монстра – вот кем они были.
– Его так сильно слышно. Этот туннель, наверно, выходит на утес над морем.
А в бурю‑то – какой концерт! Какая симфония! Какое буйство! С каким аппетитом ветер «играет» тогда на арфе! Вот почему его слышно через стены старого дома, вот как он наполняет весь парк этой музыкой с моря!
– Как же вы никогда не слышали этого раньше? – спросил Гулливер.
– Клен. Он вышиб плиту в колодце, разбил стенку и освободил ветер. Вот откуда такой великанский сквозняк.
Страх вдруг улетучился, как будто тяжесть свалилась с плеч. Тихонько, по‑прежнему держась за руки, они направились к могилам. На первой, под зарослями грибов, им удалось прочесть:
Здесь покоится
ГИЙЕМЕТТА ОБЕРЖОНУА,
баронесса д'Эскиль.
Молитесь за ее душу, почившую в бозе в ночь на 23 октября 1870.
Пусть ее арфа услаждает ее слух в ином мире.
Гильдаз, возлюбленный супруг, оплакивает ее.
Второй была могила Гильдаза Обержонуа, который от горя пронзил себе сердце кинжалом.
Энид и Гулливер смотрели на два захоронения, а над их головами душа Гийеметты играла на арфе пальцами ветра. Энид подумала о своих умерших родителях, тоже сгоревших в перевернувшейся машине. И внезапно здесь, под землей, она расплакалась.
* * *
Хуан купил два пакетика жареных каштанов и протянул один Коломбе. Они вдвоем стояли на мосту через пересекавшую город реку. Показалось шествие монстров, они несли освещенные тыквы и пели: «В нашем крае, в нашем крае убивают, убивают…»
Не глядя на Хуана и старательно очищая каштан, Коломба решилась заговорить первой:
– Можно сказать тебе две вещи?
Он ответил «Да, конечно», тоже взял каштан, подул на него – ффф, горячие, черти, – и кивнул: слушаю.
