Дети, которые живы!
По цветам один гуляет, баю‑бай»[1].
Вдруг стало тихо‑тихо. Доносился едва слышный шепот зимы. Дедушка недолго помолчал. Видимо, ему, как и нам, не спалось. Он продолжил петь:
«Ой, да не вечер, да не вечер.
Мне малым‑мало спалось.
Мне малым‑мало спалось,
Ой, да во сне привиделось…
Мне малым‑мало спалось,
Ой, да во сне привиделось…
Мне во сне привиделось,
Будто конь мой вороной
Разыгрался, расплясался,
Ой, разрезвился подо мной.
Ой, разыгрался, расплясался,
Ой, разрезвился подо мной…»[2]
Долго мы слушали песни. Разные мысли сновали, не останавливаясь ни на минуту. Страх отпустил, но не ушел, затаился в тени сознания. Стоило открыться воспоминаниям о сегодняшнем дне, как он пробуждался, заставляя быстрее биться сердце. Но мы все же надеялись, что следующим днем немцы уйдут из деревни.
Тихое утро надежды пронзила ругань кур. Рев Марты. Беспокойное лошадиное ржание. Бедная наша живность.
Они, как и мы, оголодали. Со вчерашнего дня никто их не кормил. Настя первая зашевелилась на печи. Я хотела привстать, но тело пронзила боль. Руки и ноги затекли. Онемели от холода. Пошевелила пальцами, покрутила кистью. Рядом Шурка потянулась, видно, тоже страдала. Кое‑как спустились с печки.
Неуверенными и слабыми шагами пробрались к окну.
На улице не увидели ни души. Как будто вымерла деревня. Дедушка спал. Мы накрыли его ватником и осторожно вышли во двор.
Вместе, не разделяясь, всех накормили. Собрали дров побольше и аккуратно сложили у печи.
Дедушка проснулся и принялся растапливать печь. Мы пошли в ледник, также вчетвером. Достали картошки и маленькую кадушку квашеной капусты.
Возвращаясь, я заметила, как валит дым из трубы соседнего заброшенного дома. Теперь низкий, разделяющий нас забор казался бесполезным. Дверь противно прохрипела. На крыльцо вышел высокий, худой мужик в шубейке совсем не по размеру. Она болталась на нем, как на тонкой вешалке. Ноги его были обмотаны в скатерть, а ее края неряшливо заправлены в сапоги. Я узнала мамину вышивку…
«Петух космоногий», – подумалось мне. Тут немец глянул на нас острым взглядом. Картошка чуть не вывалились из рук. Мы засеменили к хате. Спрятавшись за дверью, закрылись на все засовы.
Дедушка уже растопил печь. Хата медленно наполнялась теплом, вытесняя зимний холод.
Глава 7
Немцы. Петухи космоногие, так теперь их называли, через пару дней заняли дом дедушки. Начали хозяйничать в деревне. Забирали гусей, кур, шарили в погребах. Дрова растащили, оставив лишь горсть.
Ночью из‑под навеса мы эту горсть забрали и уложили за печкой. Но понимали: если космоногим будет нужно, они и это заберут.
Сегодняшним вечером, уже по обычаю, мы опасливо вышли во двор кормить оставшуюся скотину. С улицы донеслись шум, гогот, чужая речь. Мы на корточках проползли к калитке. Чуть приоткрыли ее и ужаснулись от увиденного.
Толпа петухов космоногих, как на представлении, растянулась поперек дороги. Немец в шубейке топтался вокруг дяди Вани – соседа дедушки. Остановился за его спиной. Взмахнул длинным тонким стальным стержнем и ударил дядю по ногам:
– Где прачет! – выкрикнул на корявом русском. – Каммунысты где?! – потребовал он ответа.
– Нет у нас коммунистов, – простонал дядя Ваня, тяжело вставая, – а если и были бы, вам не сказали!
Шубейка ударил по спине, заставив выгнуться дугой.
– Русская гадина, – он обошел его и плюнул в лицо. Ударил стальным стержнем по животу.
Дядя согнулся пополам. Тяжело задышал.
– Заколю, не кажишь, – угрожающе взмахнул стальной палкой, та аж просвистела морозом.
– Нету тут их. Откуда в нашей деревне им взяться? – снизу глянул дядя на чужаков и получил удар по спине. Он упал ничком на заснеженную дорогу. Упираясь руками, хотел опять подняться.
Толпа смеялась, выплевывала грязные, чужие слова. Ликовала.
Шубейка пнул дядю. Перешагнул через него. Махнул рукой в толпу, что‑то гаркнул, и немцы разошлись в разные стороны. В нашу двинулись трое: коренастый с рыжей густой бородой, за ним семенил длинноногий в фуражке и тонком плаще, а впереди шагал Шубейка. Мы быстро проползли по двору, забежали в хату и на печь залезли. Дедушка к двери ринулся – закрывать…
– Не успел, – прошипел он, когда навстречу вошли петухи космоногие.
Шубейка толкнул дедушку в грудь. Тот упал на копчик и хотел было встать, но получил стальной палкой по голени. Мы разом зажали рты руками, я почувствовала, как задыхаюсь от подступающих слез, страха и злости. Я никогда не испытывала такой ненависти.
– Где каммунысты? – опять спросил Шубейка.
– Нету тут таких. Нету, – прохрипел дедушка.
– У‑уф, – прорычал тот, замахнувшись палкой, но не ударил. Глянул на нас и вышел из хаты. За ним пошли бородатый и тот, что в фуражке.
Дедушка поднялся и похромал к столу. Присел на лавочку, мы подбежали к нему. Дружно обняли. Так хотелось его защитить, прогнать немцев. Только были бы силы.
Вдруг услышали, как куры квохчут и аж взвизгивают.
– Опять хозяйничают! – прошипела Шурка. – Чтоб им поперек горла мясо встало.
[1] Русская народная колыбельная «Ветер горы облетает».
[2] Русская народная песня «Ой, да не вечер».
