Инквизитор. Часть 6. Длань Господня

Волков посмотрел на него исподлобья и спросил:

– Так ты, наверное, тоже поучаствовал?

– Чего? – сразу насторожился Фриц Ламме.

– «Чего», – передразнил его Волков, – лез, говорю, к чужим да пьяным бабам под подол?

– Чего? Кто? Я? – искренне удивлялся Сыч.

– Не ври мне, по морде вижу. Знаю тебя, подлеца, не дай Бог, мне на тебя пожалуются, – Волков показал ему кулак.

– Да не пожалуются, экселенц, не пожалуются, – заверил Сыч.

– Дрались люди?

– Дрались, дрались, – кивал Фриц Ламме и рад был, что сменилась тема. – Как же с такого пьяну не драться. Но без лютости, хотя солдаты за ножи и хватались – никого не убили. Зубы там, морды в кровище – по мелочи, в общем. Последнего били сегодня утром.

– Утром? За что? – удивился Волков. Вроде, праздник уже кончился.

– Так то пастух наш был. Привёл стадо ещё вчера, а коровы одной нет. А хозяева пьяны были, про неё и не вспомнили, и не спросили. Утром только спохватились. Побежали к пастуху, а он и говорит, что она в овраг упала. Кусты жрала и скатилась. А он, подлец, тоже пьяный был, хотел народ позвать – вытащить её, да спьяну забыл. Утром мужики побежали её вытаскивать, а её нет уже.

– Нет? Выбралась, что ли? – спросил Увалень, заинтересовавшийся историей с пастухом.

– Какой там, волки её пожрали, размотали по всему оврагу, копыта, рога да шкура лишь остались, вот пастуха за то и били всем миром, говорят, что господин за дарёную корову спросит.

Вот и ещё одно дело, Волков снова стал тереть глаза и лицо ладонью. Как будто сон прогнать хотел. Волк. А он про него совсем забыл. Волк, будь он неладен.

– Максимилиан, Увалень, коней седлайте, Сыч, ты тоже с нами поедешь, пошлите кого‑нибудь к Бертье, пусть возьмёт собак, едет на место и посмотрит, что там за волки корову съели.

– Экселенц, – Сыч приложил руку к сердцу, сделал жалостливое лицо, – честное слово, я вот…

– Ты поедешь, – не дал договорить ему Волков, – только помоешься сначала.

 

Ганс Волинг, хоть и неплохим, кажется, был кузнецом, но не таким, как тот, что делал доспех. До того мастера ему было далеко. Дыру он в шлеме заделал, железо вытянул хорошо, но место, где была дыра, осталось заметно. Железо там другое, а уже от роскошного узора, что лежал на всё остальном шлеме в том месте и следа не осталось. Кузнец стоял и ждал, что скажет кавалер, видно было, что волновался.

Волков ничего ему говорить не стал. Огорчать не хотелось, хвалить было не за что. Сунул шлем Увальню, тот положил его в мешок на седле.

– Монах к тебе не заходил? – спросил у кузнеца кавалер.

– Заходил, – кивал тот, – заходил два дня как. Просо брал, муку, масла немного взял.

– Два дня? – переспросил Сыч. Был он мрачен немного, видно, ещё пиво, что он пил два дня, в нём своё не отгуляло. – Ничего не говорил? Может, ещё что хотел, кроме еды?

– Хотел, хотел, – кивал кузнец, – новый замо́к. Я ему клетку делал железную с замком, так этот замок забился. То ли ржой, то ли грязью. Я обещал глянуть или новый сделать.

– А зверь у тебя не объявлялся? – Спросил кавалер.

– Нет, после разговора с вами так и не было его ни разу.

– Не было?

– Даже следов вокруг дома не стало. И собаки потявкивать стали по ночам, раньше такого не бывало. Раньше только выли, а сейчас расхрабрились чего‑то, – говорил с радостью кузнец.

Платить кузнецу было не нужно, барон в прошлый раз на том настоял, Волков простился с ним и поехал от него к монаху.

Он ещё издали увидал, как только поднялся на холм, слава Богу, глаза ещё не подводили, что монах дома. В огороде, который был разбит справа от дома, ближе к кладбищу, стояла лопата, воткнутая в землю, а дверь лачуги была приоткрыта. Совсем чуть‑чуть, но замка на двери не было точно.

Подъехали – ничего. Тихо. Только октябрьский ветер качает кусты на холмах.

– Эй, – заорал Сыч, – святой человек, ты тут?

Тишина, ветер на холмах чуть заметно теребит кусты, одна из лошадей трясёт головой, узда позвякивает еле слышно.

– Святой человек! – орёт Сыч. – Ты тут?

Нет. Не слышит.

Сыч понял, что всё придётся делать ему, подъехал ближе, совсем к двери, посмотрел на неё, слез с коня. Подошёл к лачуге и вдруг остановился. Замер. Потом повернул голову, приложился щекой к двери, прислушался.

– Ну, чего? – не терпится знать Волкову. – Чего там?

Сыч поворачивает к нему лицо и говорит:

– Кровищей воняет, экселенц.

– Человеческой? – спрашивает Увалень с заметной тревогой.

– Да разве я тебе пёс, чтобы разобрать, – со злым весельем отвечает Фриц Ламме. – Вот дурень, а.

Увалень молчит, все молчат. А Сыч достал из рукава свой мерзкий нож и его лезвием аккуратно отворил дверь лачуги. Тут же заглянул внутрь и долго смотрел.

– Ну, видно что?

– Темень, но теперь точно скажу, кровищей оттуда несёт. Из халупы его. Максимилиан, ты бы соорудил свет какой. Так ни черта не видать. Окон‑то нет.

– Да как же я тебе его сооружу, нет у меня лампы, ‑сказал юноша.

– Ну, может, факел какой, – продолжил Сыч, всё ещё пытаясь разглядеть, что там внутри.

– Да из чего? – всё упрямился Максимилиан.

– Найдите, – сказал Волков резко и добавил Увальню, – и вы, Александр, помогите ему, веток сухих найдите.

Оруженосцы послушно и резво слезли с лошадей, начали искать сухие ветки, полезли в кусты. А кавалер сидел на коне и думал, что зря он забросил свою привычку носить кольчугу. Раньше повсюду был в ней, и ничего, что рубахи под нею изнашивались быстро, так, зато он всегда себя спокойно чувствовал в кольчужке‑то. А один раз, в секрете, когда стояли, так она ему жизнь спасла, когда враг про секрет вызнал и налетел внезапно.

А сейчас колет надел и ездит по поместью, словно у себя по дому ходит. Волков привычно потянулся к эфесу меча. Побарабанил по нему пальцами. Ну, хоть меч был при нём.

 

Глава 14