Герои нашего безвременья

Игорю его родной город напоминал бравого вояку в изношенном мундире 19‑го века. Ему всегда горько было видеть признаки запустения в Ленинграде. Потомки не должны были допускать этого хотя бы из чувства долга перед теми, кто вынес блокаду, кто прорвал её, кто отстраивал город после бомбёжек. Тогда, после войны, люди, думается, считали более важной задачей отреставрировать, «приодеть» историческое здание или возвести новое, нежели приодеть самих себя. Теперь «благодарным потомкам» был совершенно чужд «голый энтузиазм» одухотворённых, сытых не хлебом единым предков. Ну что ж…

Войны проходят, и люди забывают их. Такова природа человеческая. Человек тянется к счастью. И те, кто воюет, конечно, именно этого и хотят: победить врагов и дать своим близким, дальним, чужим шанс на счастье, обеспечить их право не думать о войне. Даже здесь, в Ленинграде, перенёсшем столько страданий, замученном до полусмерти, спустя шестьдесят лет главная улица мало отличалась по содержанию от, например, бульвара Курфюрстендамм: те же вывески на английском языке, те же банки, торговые фирмы, магазины, содержимое витрин, те же рестораны, те же автомобили.

«Глобализация – объективный и необратимый процесс», – твердили в то время СМИ. Непросто сберечь память одного народа в глобальном мире, где, кроме этого народа, беречь её больше никто не хочет. Одной общей для всех, глобальной памяти почему‑то не сформировалось. У каждого народа осталась своя собственная, не похожая на соседскую. Даже национальная память превращалась в коллаж из разных, порой противоречащих друг другу воспоминаний. Сколько людей – столько мнений. Эта пословица стало вдруг очень буквальной.

Людей было очень много. Проспект едва вмещал потоки пешеходов и машин. Игорь шагал в утренней сутолоке. По его наблюдениям, за время его отсутствия в городе появился какой‑то новый класс людей – псевдосостоятельных граждан. Достаток выражался в одежде, внешней солидности, читался на спокойных лицах. Едва ли у них были накопления, едва ли они могли позволить себе, например, сменить свою старую, доставшуюся от родителей, квартиру на жильё в новостройке, но выглядели эти граждане хорошо и несли себя с чувством собственного достоинства. От них веяло конформизмом. В прессе как раз писали про «конструктивную политику», «безопасность и устойчивое развитие», «стратегическое партнёрство», и людям хотелось во всё это верить и пожить, наконец, спокойно. Ещё про высокие цены на нефть писали, и думалось: разве страшно «сидеть на нефтяной игле»? Не страшно – спокойно и приятно, и посещают видения о благополучии.

Впервые с конца 80‑х лихая тройка вынесла телегу с ухабов на ровную дорогу. И пассажиры – те, кто удержались в кузове, – наслаждались отсутствием тряски. Одни с сожалением, другие с безразличием оглядывались на широкое поле, где остались бывшие попутчики. И все с робкой надеждой глядели вперёд. «Куда идём мы?/ Туда, где светит солнце./ Вот только, братцы, добраться б дотемна».

Игорь отметил, что среди автомобилей стало больше дорогих иномарок, а среди пешеходов – дорого одетых клерков. При этом вблизи метро просили подаяния нищие и бомжи. И сам проспект приходил во всё больший упадок. «Царство обглоданных временем стен». В этом «царстве» Игорь, вероятно, тоже будет «псевдосостоятельным»: скоро командировочные деньги растаят, и он «упадёт» на обычное ежемесячное жалование. Правда, ему много и не надо. От родителей, ничего не копивших и не скопивших, ему передалось равнодушие к материальным благам, которое за время военной службы только прочнее закрепилось в его характере.

На Невском было слишком много впечатлений внешних, поэтому Игорь отвлёкся от того, что творилось внутри, и почувствовал себя лучше. Он дошёл до Дворцовой площади, попутно извлёк из кармана удостоверение и вскоре оказался в величественном и великом здании, полном своих коллег, в военном учреждении – а они отличаются от гражданских так же разительно, как монастыри от любых светских организаций. Здесь он был свой среди своих.

В фойе к Игорю подошёл товарищ по Академии, с которым не виделись пять лет. Рукопожатия, объятья, договорённости о встрече нынче же вечером. Потом Озеров обменялся парой слов со знакомым офицером, владельцем той самой «Хонды». Потом отдал честь своему непосредственному начальнику, приблизившемуся для короткой беседы. Потом настал черёд майора Сапожникова – друга, сослуживца и земляка, который вернулся с Кавказа в Санкт‑Петербург на два месяца раньше Озерова. Затем, как курсанты после переменки, все поспешили занять свои места вокруг длинного стола в зале для совещаний.

Оно хоть и проводилось в Главном Штабе Ленинградского военного округа, было посвящено событиям Второй чеченской войны, которые происходили не только в самой Чечне, но и за её пределами. Речь шла главным образом о планах на грядущий месяц, однако выступавшие с докладами не могли не вспомнить события прошлого года.

2004‑й выдался тяжёлым: взрывы гремели в России в метро, на железных дорогах, газопроводах, на рынках.

Всё это запросто помещается в паре печатных строк, выстраивается через запятые, а на деле это были тысячи людей с их страхом и болью. Это насилие, занесённое в новый век из 90‑х, в новой форме и с новыми методами. Зло по масштабу под стать миллениуму.

В феврале произошёл теракт в московском метро, в июне боевики напали на здания силовых ведомств в Ингушетии, в августе попробовали вернуться в Грозный, а в сентябре захватили школу в североосетинском Беслане. От самого названия «Беслан» теперь сжимается сердце.

За прошедший год федеральным силам, правда, удалось ликвидировать несколько полевых командиров. Может, именно поэтому и было столько терактов: боевики мстили за своих главарей.

Говорилось о том, что нельзя ослаблять хватку, что необходимо улучшить координацию действий всех силовых структур… Уже за истекшие полтора месяца 2005‑го года были достигнуты серьёзные результаты…

Озеров слушал не очень внимательно. Во‑первых, ему нездоровилось, во‑вторых, он всё это знал. Многое – не из донесений, а изнутри, поскольку вернулся с Кавказа чуть больше недели тому назад. Ему присвоили звание подполковника и перевели на службу в Главный Штаб, в его родной город, который он мысленно продолжал называть Ленинградом.

Эти восемь дней он был в лёгкой эйфории: встречи с родными, с друзьями, само пребывание в Санкт‑Петербурге – всё дарило ему радость, много радости. Сегодня только вдруг приуныл и стал замечать множество изъянов в этом городе, пускай они и не отменяли его красоты, авторитета, стойкости. Бывшая имперская столица виделась воплощением порядка, по крайней мере, на контрасте с Кавказом.

Эта война из «операции по восстановлению конституционного порядка» в отдельно взятом небольшом регионе переросла в борьбу с международным терроризмом и стала похожа на долгую схватку с раскормленной Лернейской гидрой, когда на месте одной срубленной вражеской головы вырастало три новых.

Несколько уродливых голов выросло прямо в Петербурге: на совещании упомянули проблему национализма, разбои, совершаемые в городе группами «скинхедов», убийства людей, с цветом кожи от смуглого до чёрного.

Игорь видел, как подростки запросто перенимали понятные и прямолинейные уроки старших. Чеченские пацаны, помнится, без долгих раздумий подбирали «Калаши» и быстро учились с ними обращаться, а за неимением настоящего оружия стреляли по федералам камнями из рогаток. Теперь вот и русские пацаны обозлились на «понаехавших».

Господи, до чего всё дошло.