Герои нашего безвременья

Давний конфликт имел много уровней, как дантовский ад. Там тоже был круг некрещёных младенцев и невинных постарше – крещёных и нет, брошенных в непонятную для них войну, не успевших даже почувствовать своей причастности к вражде. Дальше круг профессионалов и иностранных наёмников, для которых это была «только работа»; круг безумцев и фанатиков, ненавидящих всё и вся; круг вершителей личной мести, для которых вражда была более осмысленной; круг националистов с их «идейной» злостью; круги алчных торговцев – оружием, наркотиками, людьми, ещё не добытой нефтью, репутацией страны, судьбами народов, зонами влияния. В самой глубине плавились такие чудовищные грешники, о которых Озеров и не догадывался. А на внешнем краю этой адской воронки бритоголовые школьники и студенты дрались непонятно за что, неизвестно с кем, и разбивали в кровь свои лица и руки. Эта кровь наполняла их действия смыслом, а смысл двигал их на следующий круг ада.

Кровь имеет интересные свойства, не описанные в медицинских справочниках и учебниках анатомии. Пока её не видишь, она лишь транспортёр веществ по твоим сосудам. Ты и не знаешь, какого она цвета: может, алая, а может, чёрная или, к примеру, голубая. Но стоит её узреть, как она превращается в транспортёра самых ярких эмоций – страха, ненависти, триумфа, а также переносчицей мнений, политических взглядов, а в конечном итоге – власти и денег. Пока она под кожей, она служит жизни. Но выпущенная наружу, кровь начинает служить смерти. Может, яблоко с древа познания добра и зла неспроста было красным?

Озеров вкусил этого плода и знал его железную солоноватость. И болтался по верхним кругам ада, потому что для нижних был слишком честен и потому что не нарушал присягу.

Вот теперь вернулся в рай. Да нет, какой там рай? Просто отошёл подальше от воронки. В любой момент затянет обратно…

Однако совещание окончилось «на высокой ноте»: командующий поздравил всех с грядущим Днём защитника Отечества. «Война войной, а праздник по расписанию», – пошутил генерал армии.

В коридорах офицеры обсуждали услышанное. Игорь вежливо отделался от попыток вовлечь его в разговоры. У кабинета его ожидали двое офицеров с докладами: он был новенький начальник, и подчинённые обязаны были ввести его в курс своих дел. Всех нужно было выслушать, всем и каждому показать свою компетентность, доказать, что он тут человек очень даже не случайный.

Когда они удалились, Игорь поднялся из‑за стола, подошёл к двери и повернул ключ в скважине. Всё. Он был один. Ещё держа руку на ключе, Игорь прислонился лбом к двери и закрыл глаза, зажмурил их. Болела голова, болели, казалось, все кости и суставы в теле, особенно те, которые были в прошлом сломаны или перегружены тяжёлой работой.

В первый день лета 95‑го года младший лейтенант Игорь Озеров со взводом морпехов выбивал боевиков из очередного здания в чеченском селе. Вернее, из руин здания, за которыми боевики установили миномёт. Враги вели огонь практически наугад, потому что морпехи постоянно меняли свои укрытия и быстро приближались. Игорь только что перебежкой добрался до бетонного блока, присел и вскинул автомат для стрельбы, когда одна из мин разорвалась позади него и осколки ударили в спину, сломав под бронежилетом рёбра и сместив позвонки.

Это было десять лет тому назад, и всё давно срослось, встало на место, и он воевал во Вторую чеченскую, и служил на Кавказе, когда война, по крайней мере, официально, закончилась. Да, врачи предупреждали его, что такие травмы не проходят бесследно и что с возрастом может появиться – да всё что угодно, метеочувствительность, как минимум, а сейчас как раз мерзкая погода: снегопад, ветер, потепление…

Правда, в августе 2004‑го было ещё ранение, но лёгкое, он и в госпиталь не поехал. Майор Озеров «всего‑навсего» выпрыгнул из окна первого этажа, спасаясь от взрыва ручной гранаты. Её метнули из проезжавшей мимо затонированной «шестёрки» в раскрытую форточку, в его кабинет, где он был в тот ранний час один. Метнули те, кто знали, что он часто ночует в кабинете, но не могли угадать, что он проснётся с рассветом. Озеров как раз стоял вблизи окна и поэтому видел и продолжающую движение машину, и РГД, летящую по параболе, и понимал, что граната приземлится у двери, докатится до выхода и рванёт. Секунды две у него было. Он прыгнул через стекло. Потом шутил на манер Володи Шарапова, что «поужинал в «Астории». Помимо порезов, Игорь получил перелом правой кисти – одной из пястных костей. Но это были пальцы, а не позвоночник, и Игорь искренне считал травму пустячной. И гипсовую повязку, которую полагалось носить месяц, он самовольно снял спустя две недели: надоела.

После того нападения его пообещали вытащить в Санкт‑Петербург. Но Озеров всё отказывался от перевода, чувствуя: он узел в «кристаллической решётке», которая поддерживает порядок в регионе; устрани его, без адекватной замены, – и прочность решётки нарушится. Озеров не преувеличивал: за многолетнюю службу он, действительно, заработал авторитет человека знающего и бесстрашного – у силовиков, русских и нерусских, у местного населения, даже у боевиков. В том августе на Кавказе случилась, как говорили в телевизоре, «эскалация конфликта», и Озеров никак не мог уехать в такой острый период. Опасаясь в случае нового покушения подставить под удар кого‑либо из своих подчинённых, Игорь стал вести себя осторожнее. Но не слишком осторожно: иначе враги решили бы, что им удалось его напугать. К концу года, по определению, опять же, репортёров, «ситуация стабилизировалась». И Озеров, загодя подготовив себе замену, покинул Чечню. Как оказалось, навсегда.

И вот теперь, в родном городе, вдали от смертельной опасности, среди друзей – его нагнали все прошлые травмы, заявили о себе в полный голос, лишили сил. Видели бы сейчас его враги – были бы довольны. Озеров чувствовал себя совершенно разбитым.

Хоть бы таблеточка анальгина завалялась в его портфеле! Но ничего не было. Игорь подошёл к шкафу, на котором стоял электрочайник, оказавшийся, по счастью, полным. С мыслью о чашке горячего чая он нажал на кнопку нагрева и попятился к большому кожаному дивану. Лёг, потянулся, тихонько застонал от облегчения.

Снова подумал, что, если бы не отпуск, ни за что не «расклеился» бы. Отпуск как приговор: ничего с ним не поделать. Приказано отдыхать – надо выполнять, не щадя себя. На службе он шёл по твёрдой земле, жёсткий и внимательный, а в отпусках словно тонул, не сопротивляясь, в тёплом болоте. Теперь, из‑за болезни, – в горячем.

Озеров, в сущности, не любил отпуска. Они заменяли конкретику военной службы на абстракцию гражданского быта. Абстракция была то ли слишком сложна для него, то ли, наоборот, примитивна, как кубики в детском манеже. Приходилось думать или о неконкретных, глобальных вещах, вроде мира во всём мире, бренности бытия и тому подобных, или о совсем уж простых, вроде починки колена под кухонной раковиной. Озеров не любил абстракцию ни в живописи, ни в жизни: она мешала, она создавала какую‑то иную реальность, отвлекала от той реальности, что была настоящей и имела значение.

Он закрыл глаза. Реальность отступила, возникли воспоминания, былые впечатления – только всё тяжёлые, как болотная трясина, – ни одного проблеска света.

К тому моменту, когда раздался щелчок вскипевшего чайника, Игорь уже спал…

Ему снилось, что он в госпитальной палате. Приподнимается с койки, опираясь ладонями о тумбочку. Вставляет ноги в неизвестно чьи ветхие тапочки и осторожно встаёт. Не так уж и больно, зачем доктор его пугал?.. Кстати, надо встретить мать до появления доктора: тот, конечно, сразу велит ему лечь. А мама вот‑вот будет здесь, он заметил через окно, как она входила в здание. Они не виделись десять месяцев.