Герои нашего безвременья

Игорь делает шаг – Господи! первый шаг за неделю. Ещё шаг и ещё. Тогда боль поднимается по его позвоночнику, как ртуть вдоль шкалы, и утыкается в затылок. Он и ахнуть не успевает, а его с этой болью словно заворачивает в огромное одеяло – тяжёлое, мокрое и холодное. Оно гасит свет перед глазами, тянет к полу, ледянит тело. Сквозь него он слышит невнятный, рассерженный голос подоспевшего доктора, ещё мужские голоса. Сквозь него чувствует сильные руки на своих плечах и ногах, пока его укладывают обратно на койку. Сквозь него Игоря бьют по щеке и дают понюхать нашатырь.

Нашатырь – едкая дрянь из маленького флакончика – постепенно стягивает с него мерзкое «одеяло». Чётче проступают лица и голоса. Доктор ругает Игоря последними словами. Но это не самое неприятное. Хуже всего то, что сейчас зайдёт мать и увидит, что её сын не может встать, и будет плакать. «Маму не пускайте,» – просит Игорь, но голос его очень тих, очень слаб, и никто не обращает внимания. А в дверь уже стучат…

 

Настойчивый, громкий, неженский стук. Сперва Игорь не понимал, где находится. За окном было темно, и в кабинете тоже, не считая струйки света из‑под двери. Поднёс к глазам руку с часами. Стрелки на циферблате извивались, как змейки. Вообще, все предметы вокруг будто ожили и неприятно зашевелились: потолок колыхался, как купол шатра, а стены нависали над Игорем, грозя раздавить. Сознания хватило, чтобы понять, что всё это ему мерещится, что у него, видимо, сильный жар.

Сон не отступил до конца, не рассыпался на мелкие осколки, а остался рядом, как большое треснутое зеркало или как видео в режиме «паузы». Можно было повернуться к нему лицом и снова увидеть себя, только на десять лет моложе, и дослушать ругань доктора…

Из‑за двери послышался голос Сапожникова:

– Товарищ подполковник! Игорь! Ты там?

– Я здесь, здесь, – прошептал Озеров.

Понял, что этого недостаточно, и, набрав в грудь воздуха, громко отозвался:

– Паша! Подожди!

С трудом поднялся с дивана. Схватился руками за поясницу, так и не смог полностью выпрямиться. Медленно зашагал к двери, которая тоже не стояла на месте, перемещалась то правее, то левее…

Привалившись плечом к стене, отпер дверь. Сразу же зажмурился и отвернулся от света.

Майор Сапожников оглядел друга с тревогой и недоумением.

– Ты чего, Игорёк? – произнёс он, наконец, и протиснулся внутрь кабинета.

Там он включил свет и ещё раз оглядел Озерова, готового в любой момент сползти по стене на пол. Сапожников на всякий случай обежал глазами кабинет на предмет стоящей или валяющейся где‑нибудь бутылки спиртного, но ничего такого не обнаружил.

– Игорёк, тебе плохо?

– Да, Паш, – тихо, как бы по секрету, ответил Озеров.

– Сердце? «Скорую» вызвать? Да сядь ты!

– Не, не сяду. Я потом не встану… Это не сердце, Паш, это чёрт знает что.

– Спина? – догадался Сапожников.

Игорь кивнул и всё‑таки выпрямился.

Сапожников схватил его за руку. Рука была ледяная. Тогда майор положил свою ладонь на лоб Игоря и заявил:

– У тебя от головы прикуривать можно. Давай‑ка я в «Скорую» позвоню. Хотя… пока доедут! Сейчас пробки. Дай я тебя сам отвезу, у меня машина внизу. Дойдёшь?

Сапожников подумал было о дежурном враче в самом здании, но было уже восемь вечера, а на ночи дежурство не распространялось.

– Дойду. Только ты ж, наверно, пьяный в стельку, а, Сапожник?

Майор хмыкнул. Действительно, по его организму гуляли три рюмки водки, опрокинутых в буфете по случаю приближавшегося праздника. К шуткам Озерова по поводу своей фамилии и выпивки он давно привык. Это даже успокоило майора: шутит, значит, ему не так уж плохо.

– Никак нет. Из нас двоих ты больше на бухого похож. Давай я тебя в шинельку вдену, и пошли вниз.

Сапожников помогал Игорю одеться и расспрашивал:

– Как же тут провалялся‑то?.. Солдат спит, а служба идёт! А если б я не постучал?

Озеров только морщился и пытался вставить руку в пляшущий перед глазами рукав.

– Не надо, – отмахнулся он от предложенной ушанки.

– Я ж чуть было домой не уехал. На проходной дай, думаю, спрошу, во сколько подполковник Озеров ушёл. Я ж звонил тебе, а ты не отвечал. А мне говорят: не выходил ещё. Вот те раз! Я и поднялся проверить. Удивительно, как тебя раньше не хватились! Никому ты не нужен, бедолага, кроме меня!..

– Ты можешь молча? – взмолился Игорь. – Башка болит.

Майор вывел его в коридор и запер на ключ его кабинет.

– Ну, идём? На лестнице не упади, ради Бога! Я тебя не подниму, центнер ты ходячий!

Как они выбрались из здания, Игорь не помнил, но Сапожников заверил его, что без приключений. К тому времени всё начальство уже давно разъехалось, а прапорщикам, дежурившим на этажах и на выходе, по званию не положено было интересоваться, почему товарищ подполковник идёт нетвёрдым шагом.

Снаружи продолжался обильный снегопад и росли сугробы. Из‑за туч сияла полная луна. Вообще, вечер был сказочно красив, и Дворцовая площадь – тоже, только двум друзьям было не до этого. В золотом свечении фонарей и подсветки фасадов они обходили здание Главного Штаба.

– Игорёк, ну ты как?

Сапожников поддерживал его за локоть.

У Игоря стучали зубы. Кое‑как совладав с нижней челюстью, он ответил:

– Жив пока. Где твой транспорт?

– Пришли почти.

Они добрались до торца здания, прошли к Адмиралтейскому проспекту. Прекрасная архитектура раскачивалась перед глазами Озерова, меняла свои очертания, расплывалась в начинавшемся бреду. Если бы он увидел сейчас Медного всадника, тот, наверное, ожил бы, как в поэме Пушкина.

У самого уха раздалось:

– Вот здесь подожди две минуты. Я её откопаю и подгоню. Стой тут, никуда не уходи!

– Обещаю.

Сапожников исчез в кутерьме снежных комьев.

Мимо брели прохожие, одни в сторону площади, другие – от неё. Игорь ни на кого не смотрел. Он подставил горящее лицо морозному ветру, мелким кристалликам снега, но всего февральского холода было мало, чтобы погасить его лихорадку. Ему хотелось разлечься на снегу, вытянуть руки, «заземлить» боль, её тонкие и живые, как у молнии, нити.