Город Бабра

Что я, нахрен, вообще здесь делаю? Гадость невероятная. Я хотел изменить мир. Хотел сделать этот отвратительный, наполненный тупыми людишками мир хоть немного лучше. Для этого получал образование, мечтал стать великим ученым. И к чему это привело? К тому, что я ставлю очередную серию абсолютно бесполезных опытов, которые, как и миллион раз до этого, при матанализе покажут свою несостоятельность? А мы всей сраной лабораторией будем улыбаться и махать, как пингвины в мультике, делая вид, что все в порядке? И в очередной раз научный руководитель аккуратно намекнет, что анализ нужно немного повернуть в нужную сторону, чтобы результат сошелся с обозначенными целями в заявке на грант. Ведь если не сойдется, то грант могут и не дать в следующий раз.

Отвратительно. Я похоронил свои мечты, подстроился, адаптировался под взрослую жизнь, в которой никто не работает ради идеи, ради развития, ради того, чтобы реально что‑то изменить и сделать лучше. Только ради бабла, которое осядет в кармане руководства на девяносто процентов. И я сам уже не первый год играю в эту игру. Поддерживаю эту гадость, мерзость и ложь. Потому что я еще и трус.

В жизни каждого человека однажды наступает момент, когда он осознает, что он не герой книги или фильма и что у него будет самая обычная скучная судьба. Никаких свершений, никаких приключений. И вот, я наконец осознал, что я не из тех, кто заработал миллионы и стал успешным в двадцать лет, и даже не в двадцать пять. И скорее всего тоже самое будет и в тридцать, и вообще – всегда.

Когда долго работаешь на одном месте, начинаешь думать, что это центр мира. Психика оправдывает совершенный выбор, и ты убеждаешь себя, что выполняешь важное дело. Этакий защитный механизм от чувства бесполезности и безысходности. Люди, которые давно работают в институте, грызутся насмерть за какие‑то мелкие подвижки в должности и уверены, что это суперважно. Хотя институт дохлый, никому не нужный аппендикс, оставшийся от советского прошлого, живой лишь благодаря Байкалу по соседству.

Смешно смотреть на стариков, которые ни черта не соображают в современной науке, не знают английского, не читают новых исследований, но при этом ведут себя, как царьки. Страшно стать таким же.

А ведь стану, стану же. Рано или поздно сдамся, прогнусь под систему, променяю правду и развитие на сомнительные привилегии местечкового начальника, начну подделывать данные, чтобы отчет по гранту сошелся с заявкой, и финансирование на будущий год не отрезали.

И еще эта противная Кабылена, тупая сука. Помешанная! Это из‑за нее я задержался и встретился с дурацкой кошкой.

Опять чертовы фанатики портят мне жизнь. Я потерял когда‑то маму из‑за ее веры в магию: она ввязалась в какую‑то религиозную секту, и сумасшедшие веруны буквально принесли ее в жертву. И теперь я чуть не попался на ту же удочку. Какой позор!

С такими мыслями я прошел в свою комнату, стуча зубами, дрожа всем телом от холода, злобы и бессилия, держа в руках мокрые, холодные, кое‑как отстиранные вещи.

В комнате нажал на выключатель, чтобы зажечь свет.

Лампочка взорвалась.

Я не выдержал и закричал.

 

Чашечка утреннего депрессо

 

Я не против иронии, но словосочетание «Доброе утро» – это уже перебор.

Л. Красильщиков

 

Утром я раз за разом откладывал будильник на пять минут, потому что физически не был способен оторвать себя от постели.

Нет, я вовсе не досматривал приятный сон. Мне снилась та еще гадость: образы моего исчезающего тела и отвратительной кошки, картины того, как я бесконечно стираю свои заблеванные вещи, а они не отстирываются, как убиваю своего научного руководителя, а он оживает и заставляет меня ставить новый опыт, как разбиваю комп с недописанной диссертацией, а он снова включается… И так снова, снова и снова по кругу, мерзкие, тягучие кошмары.

Но наяву меня ждало кое‑что похуже. Примерно те же кошмары, но я уже точно знал, что они – не сны, а самая настоящая реальность. Моя гребаная тупая жизнь. А еще я чувствовал, как на меня наваливается, давит на грудь тягостное чувство стыда.

Вчера на мой крик, конечно, прибежали соседки.

Я не знаю, как мне удалось никого не ударить в своем неудержимом гневе. Кажется, разум отключился окончательно, и я довольно бессвязно выкрикивал в их адрес какие‑то гадости. Среди прочего обозначил и перекаченные губы Машки, и ее редкостную тупость, – как она до третьего курса доучилась, непонятно – и природные недостатки Яны, точнее ее неидеальную, подростковую еще, кожу, и неровные зубы, и манеру одеваться в старушечью одежду.

«И правильно! – говорил я. – Ведь кое‑кому не помешало бы похудеть! Все верно, такое надо скрывать под широкой бесформенной одеждой».

Возможно, я говорил то, что думал о них иногда, но я не понимаю, почему я говорил это вслух. Ведь им же наверняка было больно это слышать. Всегда считал, что все эти детали – просто мелочи, ерунда. Какая разница, кто как выглядит? Главное, что девочки они действительно хорошие. Я же… Я хорошо к ним относился раньше! Принимал такими, какие они есть.

Я не хотел окончательно прерывать свой полусон, ведь все это вместе, все эти мысли сейчас готовы были обрушиться на меня одной огромной волной, как цунами на прибрежный город. Они уже вертелись где‑то на границе сознания, но я отворачивался от них, как мог.

Я совершенно точно уже опаздывал на работу. Еще полчаса – и начнет названивать научрук. А что если я и ему скажу то, что думаю? Будут последствия, однозначно. Надо предотвратить этот разговор, прервать его еще до того, как он начнется. Я взял в руки телефон. Не вставая с постели, открыл один глаз и написал Верке смс: «Привет! Не смогу прийти, заболел». И добавил уже для старого пердуна: «Чтобы А. Д. не злился, скажи, что беру отгул за свой счет». А то он мне весь мозг вынесет за то, что придется платить эти лишние сраные пятьсот рублей за день, в который я не работал.

Просто отстаньте все.

Верка, видимо, все еще обиженная на меня за вчерашнее молчание, даже не поинтересовалась, что случилось. Просто ответила: «Ок».

И как же я умудрился за один вечер испортить отношения со всеми, кто был мне хоть немного дорог в этом сраном городишке?

Сквозь дверь послышалось шебаршение в секции. Соседки уходили на пары. Что ж, одной проблемой меньше.

Я лежал на кровати и тупо пялился на трещины в потолке. Я тоже чувствовал себя каким‑то разбитым, разорванным на куски. Вспомнились вчерашние галлюцинации. Я поморщился.

Когда стук Машкиных каблуков по вымощенному растрескавшейся плиткой коридору стих, я наконец открыл второй глаз и пошевелился. С невероятным усилием оторвал себя от кровати, чтобы пойти в туалет. Там сразу же умылся холодной водой, почистил зубы. Кажется, после привычных действий стало чуть легче.