Грибники
Дима схватил ее за руки. Внезапно, краем глаза Кристина увидела, как из‑за угла Артуровой башни показалось худое лицо Инны. Даже на таком расстоянии это лицо выражало явную ненависть.
– Видишь ли… – вдохновилась Кристина, – когда ты так скоропостижно меня покинул тогда… я немного озадачилась… ну, не сильно… потому что я знаю твои… гм… обстоятельства… ну, привыкла уже.
– Привыкла?
Такие вещи его явно разочаровывали.
– Ну да.
Привыкла, что ты ведешь всех к смерти.
– Ну и вот, я пошла гулять… пришла на кичман.
– Куда? Ты что, там же опасно! Особенно такой красивой, – тут он повысил голос, явно, чтобы Инна услышала, – девушке, как ты!
– Нет, – Кристина рассмеялась, – там нормально. Только вот…
– Что?
– Понимаешь, блин… – набрав воздуху, и словно на что‑то решаясь, она тихо спросила: – Ты никому не расскажешь?
– Нет…
– Это знаешь только ты. Если узнает кто‑нибудь еще, я буду знать, что ты разболтал.
Конечно, ты. Кто же еще. Не Джафар же.
– Я не скажу! – заверил ее Дима.
– Я влюбилась, – прошептала Кристина. – У Егеря… такие мускулы… о‑о… А руки! Какие у него руки! Он меня ангелом называл. Каялся мне. Всю душу свою наизнанку вывернул, знаешь, я плакала… Но какой он добрый, ты не представляешь! Я, конечно, больше туда не пойду, но теперь только о нем и думаю. Жаль его. Жизнь сломана, и этот перелом кровит. И кстати, он стихи пишет не хуже тебя… послушай…
Чекава тоскливо оглянулся. Инна уже исчезла, а Кристина крепко держала его за руку и медленно тащила за собой, воспевая Егеря, все его видимые части тела и предполагаемую ею мятущуюся душу, которую она идеализировала как могла. И с которой, увы, вынуждена расстаться.
Чекава делал вид, что сочувствует, но был способен только на односложные ответы.
Слушай‑слушай, говно собачье. Потом тебе еще к Инке бежать, с ней объясняться.
Кристина увлекалась все более. На несколько минут она уверила себя, что ни одна сцена мира еще не видела такой искренней, такой глубокой актерской игры. Кристине казалось, что все известные ей актеры и актрисы стоят перед ней и уважительно аплодируют.
Опомнилась она только тогда, когда Егерь в ее исполнении начал приобретать уже совсем несвойственные Егерю черты.
Конец ознакомительного фрагмента
