Игра двенадцати зверей

Я два раза проверил люльку, все инструменты, страховочные ремни и карабины. Комок в горле стал поменьше. Ребенок внутри меня увлекся интересными щелкающими штуками, и на время угомонился. Я закрыл глаза, и сделал два глубоких вдоха. Пахло строительной пылью и летом, а еще нагретым за день асфальтом и пряным потом. Ее запах тоже был рядом, он теперь постоянно меня преследовал. Глядя в ее глаза, прохладные как глоток воды из горного родника, я чувствовал, что могу свернуть горы. Работал за десятерых, не зная усталости. Получал отличные премиальные – потому что был лучше всех в бригаде.

Она говорила, что мы красиво смотримся, снимая наше отражение в дорогих витринах для сторис. Подружки отсыпали ей сердечки. Она щелкала ответы, по‑детски удерживая смартфон двумя руками, и улыбалась. Ямочки в уголках ее рта заводили меня с пол‑оборота. Приходилось даже останавливаться посреди улицы, и делать вид, что меня очень заинтересовала витрина с какими‑то жуткими куклами, изображающими сценку из жизни викторианской Англии. Кажется, там продавали чай.

Мы делали это, закрывшись в кабинке женского туалета в ЦУМе, не в силах дотерпеть до квартиры. Старались не шуметь – но в момент сброса напряжения она все равно стонала. Меня это заводило. Мне хотелось, чтобы нас кто‑то услышал. Мы делали это глубокой ночью, под мостом в Нескучном саду. Мы делали это в парке Музеон, возле гротескных скульптур, удивленно глядящих на наши блестящие в лунном свете тела. Как‑то мы летели в Сочи, в полупустом самолете. Кроме нас в ряду не было других пассажиров. Сразу после завтрака, когда расторопные стюардессы собрали подносы, она достала мой член из тесных джинсов, и забавлялась с ним, как с игрушкой. Когда по проходу кто‑то шел в хвост самолета, в туалет, она прятала мой ствол под рубашкой, и мило улыбалась. Пассажиры округляли глаза, краснели и отводили взгляд – рубашка очень сильно оттопыривалась.

Это была подлинная страсть, и настоящее чувство. За близостью тел, за запахом, от которого сходишь с ума – следовала близость душ. Мы читали одни и те же книги, смотрели одни фильмы, слушали одну музыку. Я твердо поверил в будущее, где нас ждал большой просторный дом, и как минимум трое детенышей…

Дети. Теперь я понимаю, что это был первый звоночек. Как‑то вечером, после бокала шампанского, она заявила, что не хочет детей. Не видит в них смысла. Жить нужно для себя, жизнь одна, глупо ее разменивать на жертвенность, не понятно во имя кого. «Маленькая она еще, – подумал тогда я, – нужно время, чтобы она поняла – как это здорово».

Через два месяца знакомства мы научились жить с нашей страстью. Наконец, поверили, что она никуда не улетучится в одночасье, что родник не иссякнет и жажда не пропадет. Появилось время для разговоров. Она начала расспрашивать про работу, про родителей… это было началом конца.

– Леша, а кем ты работаешь? Я никогда не видела тебя в костюме. Ты айтишник?

– Строителем, – улыбнулся я, не подозревая подвоха, – монтажник высотных конструкций. Почти альпинист. Интересная работа, да? Кто‑то в горы лазит, и платит за это деньги. А мне платят за то, что лазаю я.

Катя слегка нахмурилась.

– Наверно, это такая эксклюзивная специальность, да? Мало кому хочется рисковать жизнью, – сказала она.

– Да не то чтобы, – я пожал плечами, – желающих всегда больше, чем есть рабочих мест. Приходится конкурировать. Зарабатывать репутацию.

– Репутация – это хорошо, – улыбнулась она, – а то я боялась, что ты какой‑нибудь тренер из фитнеса. Или стриптизер.

Тогда я немного растерялся. Не мог сообразить – что плохого в том, чтобы быть фитнес‑тренером? Как только перебрался в Москву, я хотел устроиться на эту должность. Но не хватило образования – в приличных местах требовали корочки. А в неприличных платили слишком мало. Можно было пойти учиться – но у меня не было ни времени, ни сбережений. Поначалу, первые два месяца, я проработал барменом. Деньги не плохие – но постоянно сбитый суточный ритм, и неприятные настойчивые предложения заставили меня быстро уйти. Стриптизер из меня бы точно не получился – теряюсь на публике. Из‑за этого даже не смог нормально участвовать в соревнованиях по воркауту. Во дворе крутил любые элементы, без проблем, а на глазах у жюри безбожно лажал.

– Что плохого в том, чтобы быть фитнес тренером? – Я все‑же задал этот вопрос после долгой паузы.

Катя удивленно приподняла бровь.

– А что хорошего? – Сказала она, – они спят со всеми подряд клиентками, ты в курсе? Да и клиентами, если надо. Среди них половина – геи.

Мне стало обидно за тренеров.

– Вовсе нет, – сказал я, – кто тебе такое сказал?

Тогда мы первый раз поругались.

Я вздохнул, еще раз проверил страховку, и запустил двигатель люльки. Платформа дернулась, и начала долгий и нудный подъем. Можно было воспользоваться более быстрым техническим лифтом – но зачем, если инспекционную люльку никто не собирался демонтировать? А мне хотелось побыть наедине. Вид ночного города успокаивал. Собственные невзгоды здесь, на высоте, теряли важность. Парень должен быть сильным. И пускай внутренний ребенок тихо сопит, спрятав лицо в ладошки.

Мы не разговаривали целый день. А потом все вернулось: и страсть, и нежность, и понимание. Как оказалось, ненадолго. Теперь я понимаю, что Катя изучала меня – осторожно, чтобы не спугнуть перспективный вариант. Первое знакомство: симпатичный, не хам, внимательный. Наверно, для начала этого было достаточно. Потом: не пьет, не курит, есть деньги на поездки и развлечения. Не тупой. Можно встречаться. Дальше – работа, жизненные перспективы. Не айтишник, к сожалению. Строитель. Вроде бы окей. Можно вырасти до нужного уровня. Нет родственников в Москве и своего жилья. Плохо, но пока не критично. Нет российского гражданства. Очень плохо. Обещает получить – но где гарантия? Дальше – больше: сам из Киева, мама вообще в Донецке живет. Работает по патенту. Гастарбайтер? Ужас!

«Леша, ты же понимаешь, дело не в тебе, – в ее глаза стояли самые натуральные слезы, – дело во мне. Давай закончим сейчас, пока у нас еще есть теплые чувства. Сохраним хорошие воспоминания».

Сохраним. Хорошие. Воспоминания. Я сжал кулак, и едва сдержался, чтобы не ударить кулаком по железной балке. Вдох – пауза – выдох через плотно сжатые губы.

Все, что ни делается – к лучшему. И хорошо, что так вышло. А то прожил бы жизнь с такой… а оно все равно всплыло бы, так или иначе. Характер не спрячешь. Страсть бы ушла, рано или поздно. Жизнь прожить – не поле перейти. Любые невзгоды, а рядом не родственная душа, ради которой можно и горы свернуть, а предательница. Все понимаю умом. Но на сердце все равно черным‑черно. И пацан внутри тихо давится слезами обиды.

Многие люди бояться высоты. Это так странно. Что может быть лучше, чем наблюдать мир сверху? Огни ночного города – волшебное зрелище. Россыпь драгоценностей. Миллионы судеб в одной картине. Интересно осознавать, что прямо сейчас, перед тобой, чье‑то счастье и невзгоды. Смех и слезы – все здесь, только протяни руку.

Жизнь – странная штука. Мне нравится работать руками, стройки обожаю с детства. Но я и представить себе не мог, что буду простым рабочим на площадке. Я ведь в КНУСА поступил, на инженера. И учился хорошо. Мог бы диплом получить. Если бы не клеймо «сепара» из‑за мамы в Донецке, которую вывезти было просто некуда. Потом с деньгами и подработками стало совсем плохо, да и угроза призыва замаячила вполне реально.