Игра слов

– А на работе, значит, притворяешься чучелом? – Теперь факт притворства был очевидным, Никита удивлялся, что раньше ничего не заподозрил.

– Да.

– Зачем?

– Как и положено чучелу – отпугиваю.

– Кого?

– Всех! Чтоб не привязывались не по делу. Не отвлекали от работы.

– Просто её на прошлой работе коллеги вконец достали, – вмешалась Лиза, видя, что подруга выставляет себя совсем уж сухарём. – Замучили задушевными беседами по поводу и без, зудели, зудели, нормально работать не давали. Ты же, наверно, сам понимаешь, что редактору тишина нужна.

Яне очень не понравилось, что её очеловечили в глазах Никиты. Неужели годы прекрасной актёрской игры коту под хвост? Ну уж нет.

Она посмотрела на Никиту выразительно. Чрезвычайно выразительно. Изогнула одну бровь.

– Проболтаешься кому‑нибудь в редакции – уничтожу. Отравлю.

– Как? В чай мне плюнешь?

– Не продукты отравлю. Жизнь тебе отравлю, – мило пояснила Яна. Милость была пугающая.

Лиза, поняв, что помощь в поддержании беседы не нужна, отвернулась.

Чепчик, который дотоле сидел или, скорее, посиживал между Никитой и Яной да рвался ткнуться носом то в одного, то в другого, захотел прилечь. Желание он незамедлительно выполнил, его соседи автоматически отодвинулись ближе к дверцам. Чепчик растянулся хвостом вверх, возложив задние лапы на колени к Никите, а передние лапы и голову – к Яне. Ещё и в глаза заглянул трепетно‑трепетно, прозрачно намекая, что не возражает, если его поглядят или, того лучше, почешут за ухом.

– Точно не укусит?

– Точно. Он добрый. – Никита наблюдал, как Яна сперва осторожно, затем расслабленнее наглаживает Чепчика промеж ушей. – Последний вопрос. Сколько тебе лет?

Яна закатила глаза, но ответила:

– Тридцать два.

 

5

 

Когда добрались до места, начинало темнеть – полноценные шашлыки затевать поздновато. Разумнее пожарить сосиски, а мясо отложить в холодильник, на завтра. Оделись потеплее и «зажгли» мангал во дворе.

– Так, у меня свои сосиски, вегетарианские, – объявила Яна, потряхивая упаковкой. – Я мяса не ем.

– Да ладно, – поразился Никита. – Я думал, ты младенцев поедаешь через день. – Ну не мог он удержаться. У него накопилось столько подколок в адрес «любимого» редактора, и держал он их при себе лишь из нежелания связываться с отпетой занудой да сильнее портить рабочие отношения. Но раз сейчас они не на работе, а занудности в редакторе оказалось значительно меньше, чем Никита предполагал, поддеть её разок‑другой – святое дело.

Кутающаяся в джинсовую куртку Яна устало‑рассеянно нахмурилась.

– Каких младенцев?

– Которых приносят в жертву дракону перепуганные жители деревни, в нашем случае – работники редакции.

То, что между собой коллеги называют её кабинет логовом дракона, а её саму, соответственно, драконом, для Яны новостью не было. Но шутка про младенцев показалась диковатой, хотя и забавной.

– Ты много младенцев у нас в редакции видел? Ни одного нет.

– Потому и нет, что ты всех съела.

– Значит, скоро придётся переходить на других жертв. Будете к стене перед моим кабинетом девственниц цепями приковывать.

– Где мы тебе их возьмём?

– Цепи или девственниц?

– Девственниц, конечно. С цепями в наше время проще.

– Где хотите, там и берите. Налаживайте поставки. А то ведь я могу и журналистов в качестве жертв затребовать.

– Будешь каждый месяц выбирать и уносить самого красивого журналиста?

– Ты‑то чего распереживался? Ты, по этой логике, как раз будешь в безопасности до последнего. – Яна тоже не удержалась. Однако сразу добавила: – Извини, я пошутила.

В своём естественном, а не рабочем состоянии она по‑прежнему не хотела никого всерьёз обижать. При её остром языке в общении с малознакомыми людьми лучше было сначала проверять, насколько они обидчивые и чувствительные. Степень чувствительности Никиты на работе колебалась в районе нулевой отметки, Яна догадывалась, что и вне работы он не шибко ранимый, но кто его знает наверняка. Если б она вправду считала Никиту некрасивым, ни за что бы так не пошутила. Но маловероятно, что у него есть комплексы по поводу внешности. Он парень не смазливый, однако видный, и есть в нём что‑то такое… есенинское. Когда молчит. Пока Никита не говорит, легко поверить, что его нежную романтическую душу терзают страдания, но первые же реплики до основания рушат ореол мечтательной уязвимости, и становится понятно, что душа не такая уж нежная, не такая уж романтическая и с помощью мозга сама легко заставит страдать собеседника, если ей потребуется.

– Извини, – повторила Яна.

Никита поджал губы.

– Не извиню. Ты злая.

Раз шутит, значит, точно не обиделся. Пляшем дальше.

– Я злая? Я добрая! Я, напоминаю, даже зверушек не ем.

– Вместо них овощи наворачиваешь?

– Допустим.

– И охоту не одобряешь?

– Категорически.

– Если, скажем, лося убьют на охоте, тебе его будет жалко?

– Естественно. – Яна чувствовала, что её к чему‑то подводят, но не возражала. Было интересно. – До слёз.

– Видишь – одна охота, один лосик, и тебе уже дурно. А теперь представь – каждый день злобные тётки идут охотиться на огурцы, разлучают морковки с семьями, уничтожают целые сёла укропа…

Собственную улыбку Яна не одолела, но сумела не рассмеяться в голос.

– Типичный анти‑вегетарианский юмор.

– Где тут юмор, жестокое ты создание? Целые колонии петрушки разрушаются, помидоры больше никогда не увидят своих помидорят…

За этим словесным теннисом наблюдали Женька и Лиза. Стояли вроде рядом, но ощущали себя словно в сторонке.