Империя Машин: Старый Свет

– Он должен находиться в лечебнице, – строже произнес Дион, намереваясь забрать юношу.

Катрин встала поперек кровати, блокируя ход.

– Ты не видишь? Раны свежие, ему нужна медицинская помощь, – настаивал офицер.

– Он недавно участвовал в протестах, получил по голове за то, что тихо стоял с плакатом. Предлагаешь посадить за это в карцер?

– Он из…

– Я уважаю смелых мужчин, что не прячутся за огнестрелом или чином.

– Какой смысл в нарушении порядка? Император протянул руку дружбы и в ней не было камня, – ответил Дион, на что ему возразила женщина с прохода:

– Дорогой мой солдатик, а свои мысли‑то имеются? Это пересказ вчерашнего выпуска, газеты то мы читаем!

Раненый очнулся. Оказалось, он давно следил за разговором в выжидательной позиции. Он хотел было что‑то донести до публики, но губы непослушно сомкнулись, придавив выпавший язык.

– Тише, тише дорогой, – присела девушка рядом, – Дион, ты же принимаешь меня… иначе зачем ты здесь… пойми и их. Людям запрещают собираться на площади, гонят к окраинам. Создается иллюзия, будто все всем довольны.

– Верно! – поддакнул мужчина из зала.

– Вы подрываете безопасность страны, в которой живете, – прокомментировал ответ Дион.

– Скажи, милок: а куда мне деваться? – влезла старуха, – ваши разбомбили мою хату, скотину на мясо порезали, а дочку увели. От хорошей ли судьбы мы с мужем застряли здесь? Пленные измучаются от голода, изойдут от жажды, свалятся в яму – не важно. Они пораженцы, и выброшены на скамью запасных.

– Женщины… помешаны на мире.

– Нет, милок – сказала бабка, – стара я для мира, потому жду сонтейвцев. Наступит день, и они освободят сородичей от имперского ига.

– Мы застряли здесь не по своей вине, – проговорил ее сожитель.

– Рука помощи была – я правда так считаю, понятно? – в край возмутился офицер.

– Главное, чтобы жене будущей не диктовал, как надобно жить.

Как ни странно, но среди малочисленной обители, он ощущал себя повинным в их бедах. Все были настроены против него. Даже Катрин – милая девушка, с сомнением взвешивала его слова, не горя желанием принимать чью‑либо сторону.

– Оставим разногласия за порогом, – предложила она, – лучше поешьте, пока лепешки не пропали.

– Согласен, чужая политика не стоит испорченного настроения.

Диона позвали за стол. Ему ничего не оставалось, как присоединиться к незатейливому обеду. Все‑таки она ему симпатизировала… «Или я внушил себе это в силу ее недоступности?». Стол накрыли.

– Без излишеств. Отведаешь подвальной кухни.

– На войне и не такое проглотишь.

– Мы то в городе, – проворчал хозяин.

Ели молча. Хрустел хлеб, отскакивающий от зубов. Шипела горячая подливка. Катрин подавила зевок. В густом облачке повисла тянущаяся скука. Их засадили в тюрьму из прошлого. Они жевали, растягивали пищу точно так же, как и грезили наяву. Женщина монотонно теребила нити платья. Вспышки Катрин более не забавляли, и он утомился от своего дыхания и собственной к ней предрасположенности. Казалось, соседи по трапезе тоже имитировали. Они по‑настоящему не избрали отчаяния. Безоглядно предаться чему‑то можно лишь на миг, а вечность сравняет счеты. Отбросит несущественное, невозможное «как если бы». Сидя в прохладном помещении Дион устал и от назойливого присутствия вечности, замыкающей их намерения, и от натянутой паузы, пропускающей противоречивые мысли. Но вот он, помешивая хлеб, поднимает голову. Решающий поворот. Встречная улыбка. Девушка выглядела удивительно посвежевшей. К щекам прильнул румянец, украшающий вмешательство пустоты и безотчетности. Он не без удовлетворения следил за ее косым взглядом, нарочитой хмурости, сквозь которую просачивалась улыбка. «Ай озорница!» – офицер едва не смеялся. Она играла, отлично вписываясь в интерьер и инородную царящую атмосферу угнетенного сознания. Уготованная роль или хитрый ход? «Значит, проверка?». Она вызывала в нем эмоции, пробовала на вкус, провоцировала, исследуя реакции, препарируя душу. Неприятно быть объектом изучения… «Кроме ситуаций, связанных со столь привлекательной особой». Хозяин недоуменно уставился на пару. Резко выпрямился: «У нас не принято…». «Мы уже уходим» – заторопилась девушка, поцеловала «старуху» в лоб и поманила Диона за собой.

– Думал, ты не избегаешь конфликтов, – сказал он на улице.

– Считал, что знаешь меня? Позволь спросить: ты веришь в шанс прознать человека до конца?

– Это имеет отношение к нашему делу?

– Какому делу?

– Вот видишь, тебя выдает любопытство.

– Отчитываешь, как маленькую девочку? Нехорошо пользоваться чужими слабостями, – улыбнулась Катрин.

– Нам не помешало бы доверие.

Девушка утвердительно кивнула, не спуская с него светлых глаз. Офицеру явно не нравилось, когда ему открыто перечили… Но в этом дерзковатом поведении милой «пташки» было нечто, на что он сам бы никогда не решился… Или ему просто нравились черты ее лица?

После того визита в «подпол» их отношения стремительно укреплялись. Дион вспомнил, как подставил плечо в трудную минуту, подал руку, помогая подняться на убегающий поезд. Как Катрин неловко споткнулась о ступеньку, повиснув на его шее. «Врожденная неуклюжесть» – улыбнулась девушка, пока он притягивал ее к себе. Сколько невинности и воздушности скользило в ее кротких жестах и взгляде.

Он пригласил ее на танец. Затем: ржаные поля и вереск. Пурпурный небосвод… «Ха! Надеешься, мы сойдемся?» – опередила она его предложение. Милые нотки сарказма и веселости. Идут по подлеску. Он набросил на ее плечи китель, а ручки – обнял и согревал дыханием. «Знаешь, я не хотела тебя мучать родней… мне в некотором роде стыдно, но я такая и никуда от себя не денусь». «Хватит болтать», – шепнул он, закрывая ее рот поцелуем.

Задавать прямые женские вопросы, не считаясь с тактом или чувством приличия. Она всегда нарушала дистанцию полушутя, полусерьезно. Переходила грань допустимого, но никогда не обманывала, оставаясь искренней и легкой на подъем. О эта умиляющая наивность! Офицерский дом оживал в ее присутствии, наполнялся треском радио, тоненьким пением с пластинки, грохотом посуды, одним словом – жизненным, одушевленным, пусть и приземленным, теплом. Чего таить – капрала отвращала жизнь в среде монашки, а здесь, среди всеприемлющего сердца, податливой доступности и неприступности одновременно, он находил дом. Перемены пошли ему на пользу. Со временем он не брезговал и пойти наперекор начальству, позволял себе выпить, стал свободнее от строгих клятв. Меньше страшился запретов.