Империя Машин: Старый Свет

Увы. Неделю спустя снова вызов. «И мышей распугал» – изрекли недовольные рабочие. Так гоняли по баракам, пока не выпроводили на окраину в полуразрушенную избу, окруженную пустырем. «Под стать место развалине». Только он освоился, как ко дверям нагрянули рабочие. Контролером опять назначили Диона. «Так и так, положено освободить помещение для строительства котельной». «Как же быть, где жить то мне?» – возразил старик, но его насильно выволокли наружу. «Как‑нибудь обустроишься в канавке» – громыхнули рабочие, «А я… – подумал Дион, – молча поддержал их». Вскоре из пустыря выложили площадь, болото расчистили, перекинули мост, а старика перевели в старый барак. Обвинения в безумстве сняли. Больно он прижился, да и за ум взялся – подрабатывал…

«Недоверчивая ты собака, – сказал начальник, выдавая жалование, – и философия твоя – тупиковая», а тот просто прикрыл дверь: «не шумите, голоса распугаете». Днем позже скосила его болезнь. Приходил врач, подивился молчаливости пациента, выписал лекарства и назначил сиделку. Долго отказывался старик глотать таблетки и пить отвары, лишь жажда заставляла отступить от принципов. «По счастью томитесь! Мучаемся без причины!» – воскликнул он пред смертью. Спекшиеся губы изрекли скудный вздох и обездвижились. А, когда остригли перед погребением, выяснилось, что за зарослями волос и облезлым затылком скрывался вовсе не старик. Хрипящий голос, дрожь в конечностях, складчатая кожа – все выдавало то, кем он не являлся. Проводы вовсе хотели отменить, но инициаторами оказались все те же архитекторы, да десяток‑другой рабочих, прислушавшихся к его сумасбродству. И вышли похороны как‑то неловко. «Как его по имени?» – спросил молитель. Тишина. Переглянулись – никто не помнил. Началась хвалебная речь, а чего сказать о мертвеце, нарушившем большую часть добродетелей? «Давайте признаем, он был честен…», но выступающего перебили, и тогда он внес в речь поправку «честен перед самим собой». Угрюмые лица проводили «старика», и набросали поверх земли, осевшей тяжестью на рваные лохмотья. Гроба не нашлось. Вбили колышки для ориентира, на том и покончили. «Без излишков жизни» – как он и выразился накануне.

– О чем‑то задумался? – беспечно спросила девушка, ощущая себя потерянной на пустой дорожной станции.

– Дурные воспоминания – сказал Дион, и сам поймал себя на том, что едва не впал в схожее «беспамятство». Уже намек на образ жизни бунтаря расстраивал задуманные планы жизни.

После смерти «деда» и старуха объявилась. «Не хочу рожать – заявляла женщина, – дитя закласть в фундамент нашего устройства». Последовал выкидыш. Сошла с ума, и похоронили рядышком, под глиняной насыпью. «И старуха – не старушка». То другое – но настырно вторглось в память против воли Диона. Все слилось в неразборчивое месиво. Старые люди явились в молодых телах и ушли, как и отжившая свое религия. Когда‑то и Боги бродили по земле. Явились из глубины веков, озарив черный небосклон… А затем оставили земли, сделав Поднебесья глухими к человеческим мольбам. Откуда в темноте бессознательного берутся эти неисследимые мысли, потеснившие законный порядок? «Человек согласен двигаться ради эволюции, но не под гнетом страха, занесенного богами вкупе с бесполезной верой. Теперь же, благодаря безмозглым идолам, он точно вуалью окутан трепетом упущенного времени» – подумал Дион.

Раздался гул приближающегося поезда. Офицер повернулся на звук, и девушка заметила редкие проседи на его затылке. «Бедняга». Локомотив несся навстречу, упираясь в пути скрипучими тормозами. Заостренный нос отливал бронзой, из боковых труб вырывался густой пар, вздымающий пыль. Платформа завибрировала, рассеивая дробь. Дион сделал шаг назад, отводя за собой девушку и выжидая, пока поезд окончательно замрет. Щелкнули замки и горизонтальные двустворчатые двери открылись, впуская путников. Из кабины вышел машинист, простукивая колеса.

Их посадили в товарные вагоны. Уселись в первом ряду. Скамьи размещались близ небольших прорезей, заменяющих окна. Дион отодвинул задвижку, пропуская ветер и солнце. Позади грузили мешки с зерном, наполняя пустое пространство вагона.

– Отрешенность тебе не к лицу. Старит – прокомментировала девушка.

– Соглашусь, противная черта. Поди, догадайся, что в голове паразита общества.

– Ты так смешно хмуришься, когда чем‑то недоволен – произнесла она, сдерживая хохот. – Думал, выгляжу серьезно.

– Это так важно?

– Что?

– Быть тем, кем думаешь.

– Уточни…

– Не собой.

– Не знаю. Как‑то мы забрели в дебри мудрствования.

– Передумал срубать заклятого врага? – ехидно спросила она.

– Ты нарочно меня подстрекаешь, или…

– Просто указываю на скромный недостаток. Мы ведь не брат и сестра, чтобы притворяться – лучезарно улыбнулась Катрин.

– Хочешь сказать солдаты – самодовольные упрямцы?

– Я хочу кофе.

– Ранние подъемы замучили?

– Я о клубах.

– Предпочитаешь мужское общество?

– Нет, это единственное место в городе, где тебя не обдерут и не сочтут улыбку неуместной.

– Наши реакции основаны на древних инстинктах.

– Зубрила.

– Эта формулировка – единственное, что я вынес из курса по менталитету, – засмеялся Дион, – просиживал штаты, чтобы при первом удачном случае слинять на стрельбище.

– В имперских университетах осмеивают богов?

– Кто в своем уме… Ладно, намек принят. Может, это и не мое мнение, – начал он осторожно, – из нас годами вытравливали допущение о высших силах.

– А клейма? Я слышала, они дают контроль над судьбой.

– Ты об этих… символах. Меток не существует. Сказку об отверженных выдумали сами преступники дабы оправдать свои злодеяния.

– То есть ты ни разу не встречал меченых?

– Видал одного, в клетке. Единственное преимущество отметины в том, что оно светится. Глаза режет, будто на солнцепеке после заточения. Ловить гадов легче. Впрочем, довольно обо мне.

– Не заблуждайся на мой счет. Я люблю задавать вопросы.

– А я – получать ответы.

– Настаиваешь?

– Мы разговариваем битый час, а я узнал о тебе ровно столько, сколько мог прочитать бы в какой‑нибудь газете.

– И кто виновник сего происшествия? – лукаво спросила девушка.

– Может, перейдем к фактам?

– Мне кажется, ты не искренен.

– Почему ты так считаешь?