Имя вам Номер четыре
Над нами пролетели три косы смерти, эти железные изваяния птиц. Ирония, не правда ли, сделать машину смерти в форме символа мира и свободы? – задался вопросом Эдуард, но ответ не требовался. – Отбежав от ограды и взглянув в небо, мы увидели, как истребители идут на разворот – явный признак внимательности и исполнительности пилотов! В воздухе раздалось «Дlай‑схьай довда!»[1], и мы все кинулись в разные стороны. Я бежал, и, казалось, сердце переместилось в голову! Потому что я слышал только его биение! Видел, как руки хватаются за воздух, пытаясь помочь мне бежать быстрее. Видел свои ноги, которые так отчаянно топали по земле, что в ней должны были образоваться кратеры. Глаза, у которых открылась зоркость орла, предусмотрительно замечали все препятствия на пути, чтобы ноги не споткнулись и не потеряли драгоценные секунды на спасение.
Забежал во двор, взбежал по ступенькам в дом, оказался в зале, окна которого выходили туда, откуда обратно летела смерть. Несколько раз я метнулся в разные стороны, – кинулся на кухню, бросился в сторону ванной и обратно забежал в зал – не мог решить, куда спрятаться, – тут голос Эдуарда осекся. Сафия боялась выдать свои слезы и, зажав текущий нос, продолжала вслушиваться в тишину на том конце провода. – Никогда не делился этим воспоминанием ни с кем, – как бы оправдываясь, сказал Эдуард. – Через прозрачный тюль, которым заботливыми руками матери были обвешаны окна зала, я смотрел, как грозно приближаются истребители. Неизбежность придала мне решительности, в голове промелькнула последняя надежда: «Надо встать в дверном проеме, возможно, меня не завалит». И когда я выбрал себе последнее пристанище – дверной проем, обрамленный выкрашенными в белый цвет деревянными наличниками, – губы сами зашептали: «Со кхоьллина волу Аллахl, гечде Ахь суна!»[2], – голос Эдуарда дрогнул. Дальше была тишина, Сафия боялась услышать всхлип, но Эдуард продолжил. – Послышался свист скидываемых ракет, земля пришла в движение, я схватился руками за боковые наличники. В окно самолетов уже не было видно – значит, уже подлетали. Дом затрясся, вокруг начало сыпаться, шум самолетов слился со взрывами ракет. Все это время на фоне не стихал шум пулеметного обстрела и сопровождающий его душераздирающий скрежет металла.
Я закрыл глаза и с обреченностью повторял одно и то же. Я хотел, чтобы все произошло быстро и безболезненно, и где‑то глубоко внутри все же надеялся остаться живым! Моя надежда была неуместна в готовом рухнуть на мою голову доме.
И вот все смешалось в одно мгновение: раздался хруст разламывающейся деревянной оконной рамы, одновременно во все стороны со стоном разлетелись стекла, послышался свист чего‑то очень быстрого, я зажмурился и весь сжался. Глухой звук – и комнату заполнил шум вращения. Он звучал так отчетливо, как будто только он и существовал во всей Вселенной. Я открыл глаза и с ужасом заглянул через плечо вправо: из стены торчал хвост ракеты, на котором отчаянно вращался пропеллер. В какой‑то момент он стал сбавлять скорость вращения, и это стало сигналом, что мне нужно бежать, сломя голову. И снова весь мир переполнило биение сердца, оно стучало у меня в висках. Я спустился с лестницы в два рывка, перескакивая ступеньки.
Моим глазам предстал двор, и я его не узнал: старая яблоня была свалена поперек двора – не двинуться, крыша гаража снесена вместе с одной стеной, от большого дома остались только пару стен и лестница. Все происходило в мгновения – я кинулся на улицу и бежал вдоль домов все дальше и дальше от своего двора.
Я пришел в себя, когда был уже в конце нашей улицы, потребовалось усилие воли, чтобы заставить мышцы перестать сокращаться, неся тело. Успокоившись, я двинулся обратно. Шел медленно – ждал взрыва ракеты. Потерял счет времени и не мог прикинуть, пора ли пропеллеру остановиться или еще нет. В своих раздумьях я подошел к своему двору и увидел, как из нескольких соседних ворот выглядывают люди…
Приближаясь, я увидел, что сровняли с землей не только наш дом, но и соседский. Просто был дом десять минут назад, и нет его. В этом доме, не уезжая, оставались отец и трое сыновей. Старшего из них отец буквально до авиаудара отправил через несколько улиц к родственникам узнать, все ли живы. И вот, я слышу слабые стоны, доносящиеся из‑под завалов дома, и обращаюсь к тем, с кем еще полчаса назад стоял и разговаривал, с просьбой подойти и помочь разгрести завалины, и достать человека. Однако, все продолжают все так же стоять на своих местах и выглядывать из‑за ворот как загнанные зверьки. В этот момент к этой картине подоспевает старший сын соседа, которого отец отправлял навестить родных. Увидев разрушенный до основания дом и услышав стоны, доносящиеся из‑под завалов, он начал плакать. – Сафия слышала дыхание Эдуарда, возможно, его унесло ожившими воспоминаниями. – Я подошел к нему и сказал: «Саlид, хlокху бухахь верг гой хьуна, мохь хьоькхуш? Тlаккха, тlеван цхьа а ваьхьаш воций гой хьуна? Хьоъ хlинца вуохахь, хlара кху бухлахь вуьсур ву хьуна»[3].
Я был гораздо младше него, сегодня шестнадцать лет – это вообще ребенок, но сейчас я понимаю, что Всевышний вселил в мое сердце мужество и решительность, потому что Саlид растерялся… Бехк бацара цунна: оццул вуо тlехоьттича, милла а вухур вара…[4]
Так мы начали с ним разгребать завалы и первым вытащили его младшего брата, который был жив и издавал стоны. В коридоре мы обнаружили среднего брата. Он как будто хотел выбежать из дома, но споткнулся и упал на торчавшее острие алюминиевого шифера. Мы нашли его стоящим на коленях и с проткнутым подбородком. В зале в дверном проеме нашли их отца, он, видимо, как и я, искал более надежное место в доме, чтобы его не завалило, но из‑за наступившего часа предопределения не нашел в этом месте спасения…
Эдуард вздохнул и продолжил:
– Мы вынесли из этого дома и положили у соседей два трупа – отца и сына – и раненого младшего брата Саlида. Для него этот день был страшным…
Спустя неделю окольными путями к нам приехал бывший сосед, чтобы увезти тех, кто передумал оставаться. И отец позвал меня на улицу, я думал – для поручения. До сих пор помню его сосредоточенное лицо, глаза, избегающие моего взгляда, решительность, которая была настояна семь дней и ночей. Он выдал мне переживания этих дней в одной сухой фразе «Кlант, хьо дlаваха веза»[5]. Не успел я даже облачить в слова свое несогласие, как он начал: «Вайшиъ цхьана дlавахар нийса хир дац. Хlинца хьо дlагlо, хьоьца кхин шиъ лулахо хир ву. Йухахула дlабогlучаьрца соъ дlавогlур ву[6], – и все еще видя, как я колеблюсь, добавил. – Соьца къийса ца луш, хьайга бохург де, дерриге а дика хир ду[7]».
[1] Разбегайтесь!
[2] О, мой Создатель, прости мне мои грехи!
[3] Саид, ты слышишь, как он из‑под завалов кричит? И видишь, как никто не осмеливается подойти? Если и ты сейчас сломаешься, он останется под завалами.
[4] И не удивительно: перед такой бедой любой растерялся бы.
[5] Парень, ты должен уехать. (У чеченцев есть старинный обычай не обращаться к старшему ребенку по имени, при этом старший ребенок мог называть родителей по именам.)
[6] Уехать нам обоим будет неправильным. Сейчас уезжай ты, с тобой будут двое наших соседей. Я приеду со следующими уезжающими.
[7] Не спорь со мной и делай, что тебе говорю, все будет хорошо.
