Исповедь женщины
Ел он необыкновенно много и так поспешно, точно думал, что каждую минуту у него могут отнять лакомое блюдо и затем он умрет от голода. Набросав себе в рот множество кусков и проглотив их с какою‑то звериной жадностью, он как‑то противно отвалился назад и, сопя, осматривал нас посоловевшими глазами. После обеда он сделал мне род экзамена. – Где и чему я училась, что читала, способна ли я понять всю прелесть – скрасить жизнь великому ученому и самоотверженно служить его гению, его открытиям, на удивление современникам и на благо потомству и т. д. Я нарочно ему отвечала обстоятельнейшим образом, внутренне смеясь. Островитинов остался результатом этих переговоров вполне доволен. Мысленно он поставил мне пять баллов, одобрительно кивал мне головой и сладко пробегал по всей моей фигуре своим отвратительно бесцеремонным взглядом. На другой же день он прислал мне письмо. Привожу его целиком, как оно было им написано. «Время дорого, и тратить его надо скупо. Потому буду краток. Вы мне понравились, думаю, что лучше жены я найти пока бы не смог. Впрочем, я снисходителен. Хотите разделить мою будущность, я поведу вас к славе. Мы, впрочем, уже поняли, как мне кажется, друг друга. Посему вступления излишни, делаю вам предложение. Через неделю свадьба, после чего едем за границу, ибо меня ждет моя берлинская лаборатория, – а наука прежде всего. Чтобы вы знали, где помещались мои произведения, привожу им точный список, вот они:
«О кровообращении у раков…» (следует наименование ученого журнала и указание отзывов, напечатанных в специальных изданиях).
«Нервы сверчка» (тоже).
«Энергия силы муравья по отношению к такой же у кузнечика». И так далее вплоть до знаменитого ряда бактерий, заключавшегося «бактериями патриотизма»…
Зачем я вспоминаю об этом теперь? До того ли мне? Не знаю, но так приятно останавливаться на каждой, пустой даже, мелочи моего прошлого, переживая его опять, день за днем, час за часом… Я и теперь, приговоренная, смеюсь, как тогда, смеюсь от души, перечитывая письмо этого влюбленного в себя ученого. Он, впрочем, плохо кончил, бедный. Ему удалось, наконец, прельстить своими открытиями какую‑то старую деву с большими деньгами. Но – увы! – уехав с ним в Берлин, она увлеклась его ассистентом, плечистым немцем, и отправилась с ним куда‑то далеко, оставив мужа с его ретортами, колбами и ушами вроде котельных ручек, но без гроша денег. Так же неудачно кончил и наш родственник «либр‑пансёр». Он все время носился со своим неверием, стараясь развивать всех подходивших и не подходивших к этому субъектов, пока не наткнулся на совершенно непредвиденное им обстоятельство. Спиритизм был тогда в моде, и, между прочим, тетя пригласила к себе какую‑то провинциальную актрису, славившуюся в качестве удивительного медиума и поэтому страдавшею водо‑ и мылобоязнью. Она была, что называется, на все руки: между прочим, пела в оперетке, ухитряясь делать это без всякого голоса. Некрасивая, она смотрела вдохновенно и закидывала волосы назад, приготовляясь к сеансу. К нам она явилась с сигарным ящиком без крышки; поперек его была вделана проволока, а в боках проделаны отверстия. Сквозь эти отверстия на проволоке лежала линейка с алфавитом. Медиум госпожа Офоськина и еще кто‑нибудь касались руками концов линейки, она начинала шевелиться, двигаться и там, где останавливалась, буква, находившаяся в этот момент у проволоки, отмечалась… Сначала дело не шло, «либр‑пансёр» мешал своими шуточками, которые он находил остроумными и сам первый хохотал над ними.
Потом он сам с госпожой Офоськиной сел к линейке и задал неведомому духу вопрос:
– Кто я?
Неведомый дух ответил кратко и выразительно:
– Дурак.
«Либр‑пансёр» озадачился и начал относиться к делу внимательнее. Госпожа Офоськина, побледнев и вся передергиваясь судорогами, погрузилась в «нервный ток». Она была в трансе, и страшно было смотреть на ее молодое, но совершенно искажавшееся от непроизвольных движений лицо. Тетя сидела в темном углу, откуда могла наблюдать за всем происходившим. Я поместилась несколько ближе.
– Почему вы ни о чем не спрашиваете? – обратилась ко мне опереточная певица. – Может быть, вы стесняетесь? Попробуйте предложить вопросы мысленно.
Я вспомнила мою несчастную маму. Сначала мне было как‑то неловко мешать ее имя в эту, как тогда казалось мне, глупую и недостойную комедию. Потом точно что‑то толкнуло меня.
– Еще бы… – заставила я себя улыбнуться. – На всякий вопрос находчивые люди могут найти ответ…
– Отчего же не задумывать вопросов мысленно? Вовсе не надо предлагать их вслух.
– Да разве это возможно? – изумилась я.
– Попробуйте!
Она подождала с минуту.
– Вы задали вопрос? – И она обернула ко мне искажавшееся непроизвольными движениями лицо.
«Да?.. Хорошо ли тебе теперь там мама» подумала я про себя.
Потрудитесь сесть к прибору.
Я села… Долго линейка оставалась неподвижною, потом я почувствовала толчок в кончиках моих пальцев. Что‑то странное прошло по рукам, общий ток соединил меня с госпожой Офоськиной; я чувствовала покалывание в плече. Какой‑то странный туман сгущался кругом. Мысли отуманивало. В голове стоял неопределенный шум… «Либр‑пансёр» около записывал буквы… «Мне легко и хорошо… (выходило на линейке), хотя я долго страдала… Но скоро мы будем вместе, и тогда блаженство мое станет бесконечно»…
– Это ответ на ваш вопрос.
Я чувствовала, что бледнею.
– Могу я задумать еще?
– Да, разумеется.
Я мысленно обратилась к отцу. Спросила его, – что он? – Линейка колебалась… Первое время выходила бессмыслица какая‑то, потом линейка остановилась совсем. С госпожой Офоськиной делалось Бог знает что. Наконец линейка шевельнулась опять.
Я вновь мысленно повторила свой вопрос и до боли во лбу сосредоточилась на воспоминании о покойном отце… Линейка задрожала, точно живое существо. Потом заходила…
«Тут так спокойно… Все прощено – тут мир и кротость. Не бойся смерти. Смерть – освобождение».
У меня все завертелось перед глазами. Я почувствовала, что сердце мое сжимается: какой‑то громадный огненный шар пронесся мимо… В висках стучали точно железные молотки. Все нервы дрожали, как струны. Мне казалось, что в меня вселяется что‑то постороннее, страшное, нездешнее… Очнулась я в постели, куда меня перенесла тетя, вместе с нашей Дарьей. Оказалось, что я упала в обморок… За этот вечер я поплатилась только легким расстройством нерв и истериками. Но бедному «либр‑пансёру» пришлось хуже.
