История одной эмигрантки

Говорят, первый год эмиграции самый тяжелый. Тебе надо приспосабливаться, искать жилье, работу, друзей. Второй год становится терпимее, а третий – почти вровень. Мой первый год в Питере был не сказочным. Я, как и большинство молодежи, после школы поступила в институт. Брать год на обдумывание, кем ты хочешь стать, у нас не принято, поэтому ты просто идешь туда, куда возьмут или куда хотят родители, а потом уже разбираешься, что делать с дипломом.

 

Я хотела стать архитектором или дизайнером, ходила заниматься к художнику и даже на специальные курсы при университете. На творческие специальности, помимо обычных предметов, сдают еще и творческие, и, конечно, к ним можно подготовиться, так же, как и к математике. Но в выпускном классе родители мне доходчиво объяснили, что это не особо прибыльная профессия. И в итоге я поступила на менеджмент, конечно же, в строительном вузе, чтобы быть хоть как‑то ближе к мечте.

 

И вот, зашоренной студенткой я приезжаю в огромный город, и мне не дают общежитие. Сначала у нас селили иностранцев, то есть гостей из бывших дружественных республик. А вы русские… ваши проблемы. Так я прожила два месяца у сестры своей бабки. Это было достаточно тяжелое испытание. Телефон можно было заряжать только по ночам, во благо экономии энергии, свет в туалете по возможности тоже не включать и мыться раз в пару дней. Для меня тогда, достаточно домашней девочки, это были спартанские условия. Меня это дико выбешивало, а еще я все время чесалась. Мои нервные клетки не выдержали, и я нашла девочку, которая искала соседку в квартиру на окраине города. Общагу нам дали уже под Новый год, но я в нее не переехала.

 

Немного про мое первое питерское пристанище. Сразу скажу, что вариант был неплохой – большая однокомнатная квартира напротив метро. Мы разделили комнату шкафом, как в детстве делал мой отец, и у каждой из нас получился свой уголок. Моя соседка была, кажется, из Тулы и по характеру напоминала мою бабушку. Она много готовила и убирала, в общем, была образцовой женой. А еще к ней постоянно приходил ее брат, который у нас подъедался, но бесило меня не это, а его вечное присутствие на кухне. Рядом с ней я себя чувствовала какой‑то неполноценной, да даже до сих пор. Ведь сейчас мне уже тридцать, а борщ я варить все равно не умею.

 

В какой‑то момент, примерно года через полтора, меня пригрело это окончательно. И мы с подружкой сняли в складчину комнату в центре.

Комната в коммуналке – это такой отдельный вид питерского удовольствия, когда большую квартиру сдают по комнатам. И народу у нас в четырех комнатах жило, – ух, кажется, две пары и еще два парня. Один парень постоянно накуривался и мявкал под гитару в пять утра. Возможно, у него была такая песнь, но меня это постоянно будило. А еще было безумно холодно. Этого жилья мне хватило на месяц или два. Подруга потом выпросила побольше денег у родителей и переехала в хорошую комнату в соседнем доме, а я нашла комнату у бабушки‑клофелинщицы.

 

Комната в центре стоила шесть тысяч, что на тот момент составляло около ста долларов. Потолки были пять метров, а метро находилось в пяти минутах ходьбы – что может быть круче, когда тебе девятнадцать? Однако комната располагалась рядом с кухней, поэтому слышимость была просто ужасной. Стены не доходили до потолка, а на самом деле были обычными советскими шкафами с дверью между ними. В квартире жили трое: я, девушка, снимающая другую комнату, и бабушка. Бабушка периодически забывала, кто мы такие, и задавала всякие глупые вопросы, а иногда просто лезла не в свое дело или просила воскресить Сталина. Все было неплохо, пока ближе к лету к бабушке не приехали два внука, а сама она уехала на дачу. Внуки устроили полный разгром в квартире, у них были отпуск и каникулы, а у меня – разгар сессии.

 

И история могла бы закончиться просто моим недовольством и очередным переездом, но однажды бабуля внезапно вернулась с дачи без предупреждения. А старший внучок имел свои виды на бабушкину кровать в эту ночь. Он пригласил в гости молоденькую студентку, и возвращение бабушки явно не входило в его планы. Недолго думая, он решил напоить бабушку клофелином. Но вместо того, чтобы уснуть, она взбесилась и чуть не избила внука до полусмерти.

 

Потом мне подвернулась стажировка на Шри‑Ланке, и я уехала. Чемодан остался жить на кухне на полтора года. Наверное, я была их лучшим квартирантом.

 

Глава 2. Жаркие тропики и различия в менталитете

 

«Вы будете жить в семье Фарих», – радостно произнес местный житель на ломаном английском, обращаясь ко мне и китаянке. Он сказал это с таким диким акцентом, что мне с трудом поверилось, что это английский. Оказалось, что у семьи Фарих был свой женский хостел или, по местным меркам, женское общежитие, куда они бесплатно пускали иностранцев для престижа.

 

Нам выдали комнату без окон, с подобием вентилятора на потолке и двумя кроватями. От хайвея нас отделяла стена из непрочного пластика. Жара стояла 35 градусов. Я была такая уставшая после перелета, что уснула не разбираясь. Проспав десять часов, я узнала, что моя соседка‑китаянка активно бьет в гонг войны и просит нас переселить.

 

После пары часов ругательств со студенческой организацией, которая нас туда и послала, хозяева недобродушно отдали нам комнату своей дочери. Она находилась в полуподвальном помещении, и там было холодно. Зато у нас был общий туалет – только на нас и хозяйскую семью, а не на 70 девиц.

 

Туалет был тоже отдельным развлечением. Душ, из которого лилась неявная струйка воды, находился прямо над унитазом. Днем вода шла теплая, а ночью – как повезет. Но больше всего меня веселило, что она вытекала струйкой прямо из‑под этой туалетной пристройки и вливалась в местную канаву.

 

Моя работа на этом чудесном острове заключалась в том, чтобы встречать студентов и трудоустраивать их в местных школах, детских домах и прочих социальных организациях. А также расселять их в такие же семьи, как моя, а главное внимательно следить, чтобы никто из них не убился.