Корабль Тесея

Я не хотел спорить. Мне вообще не хотелось спорить. После ухода Мелиссы все споры потеряли смысл. И вообще всяческий смысл был утерян. Мне больше хотелось слушать и впитывать. Особенно мне приятно было слушать про все, что связано с Египтом, и истории про обелиски солнечного города меня завораживали.

Алистер продолжал рассказывать, что Питер – это вовсе не Питер, что он существовал задолго до Петра Первого. И даже показал в подтверждение надпись на фронтоне какого‑то дома, которую я, по его мнению, должен был прочитать и понять или узнать.

Как выяснилось из разговора, Алистер был полиглотом. Он выучил кучу языков, половина из которых были языками мертвыми. То есть языками сгинувших цивилизаций. В том числе он знал древнеегипетский, древнегреческий и язык майя.

– В этом нет ничего сложного. Это всего лишь математика. Чем больше языков учишь, тем легче даются другие, – уверял Алистер, и я заметил, что улыбается он вполне сносными и светлыми для его возраста зубами, а значит, он еще относительно молод и открыт душой.

– У всех языков есть нечто общее. Некий код или праязык. За ним стоит нечто вроде нот или цифр. Достаточно понять это на надрациональном уровне. Если ты овладеваешь этим кодом, то окажешься способен понимать новый язык, пятьдесят тысяч слов за несколько дней.

Пока мы шли, Алистер рассказывал о различиях в языках, точнее, об их отсутствии в конечном итоге.

Я же впервые обратил внимание на благородный вид его лица. Правильные черты, седые волосы и пижонская седая бородка. Такое лицо подошло бы аристократу, какому‑нибудь графу, на худой конец, профессору, но никак не бомжу.

– Пойдем, я тебе кое‑что покажу, – кивнул мне Алистер. И мы чуть прошли вдоль прямой линии Невского, чтобы резко свернуть налево в закоулки. Неподалеку от Невского полно кинотеатров с широкими экранами.

Здесь тебе и «Невский», и «Аврора», и «Дом кино». Даже арка Главного штаба – большой натянутый киноэкран, а Александрийский столп – луч проектора, который еще не настроил механик. Но Алистер вел меня в особый кинотеатр. В кинотеатр для взрослых.

– Смотри, – подтолкнул он меня к одной афише.

– Что смотреть? – не понял я.

– Это она, – указал он мне на порноактрису Сашу Грей, – правда, красивая?

– И что?

– Моя любимая, моя бывшая жена.

Тут я впервые всерьез заподозрил, что Алистер немного ку‑ку. Слегка чокнутый либо бессовестно заливает. Где он, а где порноактриса Саша Грей. Она на небесах, в золотом раю, а он на помойке, точнее, в трухлявом Питере.

Но все было не так просто. Я уже догадался, что Алистер был платонистом, или агностиком, то есть верил в некий небесный прообраз‑идеал всего сущего. А его небесным идеалом женщины была Саша Грей. Да, тот хищный, слегка стервозный типаж, за которого я бы и гроша ломаного не дал. Но Алистер ему тем не менее поклонялся, не пропуская ни единого фильма.

А что касается его жены, то она была того же кошачьего типажа, как и Саша Грей. Прежде чем выкинуть его на улицу, она переписала на себя и своих детей его четырехкомнатную профессорскую квартиру в центре города. Затем завела себе любовника. А может быть, последовательность действий была другой.

Не знаю, насколько было точным сходство между Сашей Грей и его женой Тамарой. Может быть, они были один в один, как Марина Басманова и Мария Соццани, как продавщица картошки в овощном отделе «Дикси» и Элизабет Тейлор. Не знаю. Да и какая разница, если обе были просто символами, знаками.

– Ты его простил? – спросил я, выслушав историю Алистера. – Своего соперника. Не хотел подкараулить где‑нибудь в темном переулке и треснуть камнем по голове? Или зарезать к чертям обоих?

– А он здесь при чем? Он всего лишь вода, субстанция, которая потекла в открывшуюся низину.

Я хмыкнул, подумав, что под «низиной» он имел в виду жену.

– Простоя математическая формула. Всегда найдется тот, кто захочет занять твое место, даже если ты мертвец на кладбище.

– О да, – согласился я, мне ли было не знать. Даже меня, плавающего у самого социального дна, хотели изжить бомжи‑попрошайки.

– А все потому, что природа не терпит пустоты и нет в мире ничего постоянного.

– И ты на нее не злишься? – выдержал я для порядка паузу, подбирая слово. – Ты ее простил за непостоянство?

– А что с нее взять? – ухмыльнулся Алистер. – Женщины есть женщины. Всегда и во все времена все женщины одинаковы, что бы они тебе ни говорили и ни пытались внушить.

– Не совсем так, – попытался я возразить. – Не все способны изменить. Некоторым чистоплотность не позволяет.

– Чистоплотность здесь ни при чем! – парировал Алистер. – Если женщина была проституткой, а потом вышла замуж и ни разу не изменила мужу, то она чистая.

– Возможно… – кивнул я, вспоминая, как встретил Мелиссу в баре «Трибунал» и как принял ее то ли за проститутку, то ли за чужую невесту.

– А если девушка вышла замуж и изменила? Изменила, чтобы просто попробовать? Потому что была всего с одним мужчиной и ее разбирало любопытство? Нет, не похоть, не зависть, а чистый интерес, любопытство? Она чистая?

– Вряд ли.

– А если она идет на панель, чтобы прокормить детей, семью, как Соня Мармеладова?

Я промолчал, понимая, что Алистер – мастер задавать каверзные вопросы. Возможно, он этому учился у самого Сократа.

– А если ей не приносит удовольствия секс и она спит с мужчинами из жалости к ним? Из своей женской сущности? Спит, чтобы не обидеть и не оттолкнуть? Она чистая?

Я пожал плечами, запутавшись в его софистике.

– Моя жена изменила мне всего раз. Но так получилось, что она встретила человека. – Алистер произнес слово «человек» с некоторым придыханием и восторгом.

– А ты не человек?

– Я – не‑е‑ет, – он яростно замотал головой.