Красавицы Бостона. Злодей
– Ты пугаешь собственных сотрудников, пресса тебя ненавидит, а для остальной общественности ты загадка. У тебя нет собственной семьи. Нет спутницы жизни. Нет детей. Нет якоря. Не думай, что я не говорил с Дэвоном. Так уж вышло, что у нас с твоим адвокатом мысли сходятся. Тебе нужен кто‑то, кто рассеет твой мрак, и как можно скорее. Разберись с этим, Киллиан, да побыстрее. Пресса называет тебя Злодеем. Пусть прекратит.
Я поджал губы, почувствовав спазм в челюсти.
– Ты закончил истерику, athair?
Отец оттолкнулся от стола и вскочил на ноги, указав на меня пальцем.
– Я называл тебя mo orga, потому что мне никогда не приходилось за тебя беспокоиться. Ты всегда делал все, что мне нужно, прежде чем я успевал попросить. Первый безупречный старший ребенок семьи Фитцпатрик за многие поколения с тех времен, когда твой пра‑пра‑прадедушка перебрался из Килкенни в Бостон на утлой лодке. Но это изменилось. Тебе скоро сорок, пора уже остепениться. В особенности если ты хочешь и впредь быть лицом этой компании. А если работа не служит для тебя достаточно сильным стимулом, то, позволь, я объясню. – Отец наклонился ко мне, и его глаза оказались на уровне моих глаз. – Следующий в очереди наследования – Хантер, и сейчас, следом за ним идет твой будущий племянник или племянница. Все, над чем ты трудился, будет передано ему. Все. А если напортачишь, я тоже позабочусь о том, чтобы тебя свергнуть.
Он вышел из обеденного зала, сорвав портрет всех троих детей семьи Фитцпатрик со стены.
Мама вскочила с места и помчалась за управляющим имением – ясное дело, чтобы приказать ему сделать портрет заново и повесить в раму.
Я безмятежно улыбнулся, обращаясь к сидящим за столом.
– Нам же больше достанется.
Оставшуюся часть выходных я провел в Монако.
Я, как и мой привлекательный тупоголовый братец, тоже любил нетипичный секс.
Но, в отличие от моего привлекательного тупоголового братца, я знал, что не стоит заниматься им с первыми встречными женщинами.
Дважды в месяц я ездил в Европу, проводил время с тщательно отобранными, неболтливыми женщинами, которые соглашались с моими незыблемыми условиями. Для того чтобы спать с женщиной, требовалось больше бумажной волокиты, чем для покупки космического корабля. Я всегда был осторожен, и в мои планы не входили разбирательства с секс‑скандалом в довершение к балагану, в который превратился мой имидж в глазах общественности.
Я платил им по весьма аппетитному тарифу, оставлял щедрые чаевые, всегда был опрятен, любезен и вежлив и вносил свой вклад в европейскую экономику. Эти эскортницы не были невезучими матерями‑одиночками или бедными девчонками из распавшихся семей. Они были студентками престижных университетов, начинающими актрисами и стареющими моделями из семей среднего и высшего класса.
Они путешествовали первым классом, жили в роскошных квартирах и были требовательны к своей клиентуре, состоящей из мультимиллионеров.
Я не пользовался частным самолетом моей семьи для полетов в Европу с тех пор, как был назначен генеральным директором. Оставлять углеродный след размером с Кувейт только ради того, чтобы потрахаться, было уж слишком безнравственно, даже для моей совести.
Ладно. Совести у меня нет.
Но если об этом когда‑нибудь станет известно прессе, то моей карьере придет конец, что, собственно, и приключилось с мозговыми клетками Хантера.
Вот почему я терпел первый класс на коммерческом рейсе, молча выдерживая присутствие других людей на обратном пути из Монако в Бостон.
Я мало что ненавидел сильнее, чем людей. Но пребывание в ловушке с большим их количеством на борту и рециркулированный воздух были в числе таких вещей.
Устроившись в кресле, я листал контракт с новым подрядчиком по установке буровой вышки в Арктике, прогоняя прочь все мысли о близящемся отцовстве Хантера и сестре Пенроуз, которая ворвалась ко мне в кабинет на прошлой неделе, умоляя одолжить ей денег.
Я сказал, что не узнал ее, и это вывело Пенроуз из себя, а меня привело в состояние постоянного возбуждения.
Но я помнил Персефону.
Прекрасно и отчетливо.
Внешне Персефона Пенроуз соответствовала всем моим предпочтениям: волосы цвета золота, темно‑синие глаза, розовые губки и миниатюрная фигура, облаченная в романтичные платья. Покладистая, безоружная воспитательница, приручить которую легче, чем котенка.
Благоразумная, идеалистичная и кроткая до мозга костей.
Она ходила в платьях ручной работы, с помадой цвета арбуза и душой наизнанку, а еще с наивным выражением лица героини Джейн Остин, которая думала, что «хрен» – это только лишь растение.
Персефона не ошиблась в своем предположении, что ей стоило обратиться ко мне. Будь на ее месте любой другой мой знакомый, я бы дал деньги просто ради того, чтобы посмотреть, как он потеет, возвращая мне долг.
Вот только в ее случае, я не хотел, чтобы моя жизнь была как‑то с ней связана.
Не хотел видеть ее, слышать ее и терпеть ее присутствие.
Не хотел, чтобы она была у меня в долгу.
В прошлом она была безумно в меня влюблена. Однако чувства меня не интересовали, если только я не находил способ ими воспользоваться.
– Ай. – За спинкой моего кресла пискнула мягкая игрушка. – Прекрати! Клянусь б‑богу, Три, я‑я…
– И что ты сделаешь? Пожалуйся на меня мамочке. Ябеда.
Три? Люди, сидящие позади меня, назвали своего ребенка Три?[1] И решили лететь первым классом в компании двух детей младше шести лет?
Из‑за таких родителей и появляются серийные убийцы. Я закинул две таблетки обезболивающего и запил их бурбоном. Строго говоря, мне не следовало пить спиртное с таблетками, которые я ежедневно принимал в связи с моим состоянием.
Ну и ладно. Живем только раз.
[1] Имя созвучно с английским словом «tree» – в переводе «дерево».
