Крауны
За столом вдруг стало тихо, каждый задумался о чем‑то своем. Видя это, Полковник предложил выпить за Алана, чтобы он, находясь на небесах, знал, что о нем до сих пор помнят и любят. После того, как все выпили, Полковник пошел в дом и, вернувшись уже с шестиструнной гитарой, исполнил песню Люка Брайана[1] Blood Brothers («Братья по крови»), которую очень любил Алан, говоря всем, что Брайан ее написал именно про них – Макса и Алана.
В тишине вечера послышались звуки гитары и низкий голос Полковника, который оказался очень красивым и мелодичным, значительно отличавшимся от его обычного, повседневного командного баса:
«Мы были так же молоды, как и глупы,
Когда мы лежали в старой куче хлама.
Это было одно для всех и все для одного,
Но ты словно преступник без оружия,
Стреляющий в плохую выпивку из стаканов Дикси,
Преследующий каждую девушку, которая не была достаточно быстрой,
Независимо от того, насколько плохим будет разрыв или насколько не повезет.
Или как плох тот день, когда мы все еще были вместе.
Братья по крови ближе, чем твои ближайшие родственники,
Не разлей вода, как воры и лучшие друзья.
Примите пули друг за друга.
Да, такие неприятности не стоят дешево.
Ты сражаешься, ты плачешь, ты лжешь, ты истекаешь кровью, и вы полагаетесь друг на друга.
Братья по крови,
У меня шрам на щеке после драки в баре,
Это было не для меня, но я взял вину на себя.
Это ковбойский код, это неписаный закон,
Если ты связываешься с одним, ты должен забрать нас всех.
Братья по крови ближе, чем твои ближайшие родственники,
Не разлей вода, как воры и лучшие друзья…»
Когда полковник закончил петь, у многих на глазах блестели слезы, а Энн поняла, что в душе Полковника еще есть место сочувствию, любви и сентиментальности, что ее приятно удивило.
– Я, конечно, не могу петь, как старина Брайан, но я постарался вложить всю свою любовь и уважение к этому парню, ведь он для меня был, как сын, – сказал Полковник, а затем поставил гитару, оперев ее грифом о ствол дерева, и предложил обсудить политическую ситуацию в стране и в мире, чтобы, так сказать, отвлечься от грустных воспоминаний.
– О нет, пожалуйста, только не политику, давайте лучше выпьем кофе с медовыми печеньями и поговорим об искусстве, – предложила Энн, понимая, что почти все разговоры о политике заканчивались грубостью и ругательствами со стороны Полковника.
Когда гости разошлись, было немного за полночь, Энн видела, что Макс оставался поглощен грустными воспоминаниями о друге, поэтому она предложила, что, если у них еще когда‑нибудь родиться сын, они обязательно назовут его Аланом.
– Правда, ты будешь не против этого? – радостно спросил Макс. – Ты знаешь, я много раз об этом думал, но не решался с тобой это обсуждать, ведь когда родилась Лилиан, ты не захотела назвать ее Зои, так же, как твою скончавшуюся тетушку.
– Давай не будем об этом вспоминать, – ласково ответила Энн, – просто знай, что я буду не против Алана, а теперь пойдем спать, а то я просто смертельно устала.
После того, как в доме Краунов в окнах погас свет, все почти сразу уснули. Спали все, кроме Макса, мысли которого не давали покоя, а утром, с первыми лучами солнца, он, сев в свой «понтиак», поехал на городское кладбище, ведь ему не терпелось сообщить лучшему другу, что своего будущего сына он назовет в его честь.
Поход
Истеричный крик, который явно издала Энн, однажды утром разбудил Макса. Хоть ему и не хотелось разбираться в причинах его возникновения, он, все же надев шорты, спустился в гостиную, где застал Энн, которая ругала Полковника.
– Дорогой, ну у меня уже не хватает терпения, такое ощущение, что он делает это специально, – начала жаловаться жена, увидев Макса.
– Ну почему ты все драматизируешь, я же уже извинился, – сказал Полковник, смотря на Макса и поднимая плечи, демонстрируя, что сам не поймет, в чем его вина.
– Ну как ты мог додуматься до такого и испортить эту салфетку? – продолжала ругаться Энн, было заметно, что она прямо на взводе из‑за этой ситуации.
– Еще раз говорю, – стараясь сохранять спокойствие, отвечал Полковник. – Утром меня разбудил Лютер, который по всей видимости, был очень голоден. Я нашел в шкафу кошачьи консервы и покормил его, вот и все.
– Я не против этого, но для чего надо было выкладывать эти консервы на мою салфетку ручной работы?
– Ну, – немного замявшись, начал старик. – Я видел по телевизору, что коты обладают лечебными свойствами и поэтому решил лечь на спину и постелить эту салфетку себе на живот, чтобы положить на нее кошачьи консервы, я же не знал, что она для тебя так важна. Я подумал, что Лютер залезет мне на грудь и, пока будет завтракать, сможет заодно меня немного подлечить, а то у меня что‑то сердце с утра как‑то странно кололо.
– Подлечить сердце? Может, надо было вывалить корм себе на голову, чтобы Лютер подлечил тебе заодно и голову! – завопила женщина.
– Энн, хватит! – попросил жену Макс, после чего обратился к Полковнику. – Пап, ну давай, может, лучше вызовем нашего семейного врача, пусть она займется твоим сердцем?
– Нет, этому не бывать, я никогда не обращался к врачам и не собираюсь начинать, ведь они все до одного мошенники, которые только и хотят стрясти с тебя как можно больше денег. Естественно, армейских докторов я не беру в расчет, они – святые люди. А насчет салфетки, я еще раз прошу прощения. Давай я ее кину в стиральную машину, она быстро отстирает эти жирные пятна от тунца, и салфетка будет, как новенькая.
– Боб, вы не понимаете, это салфетка ручной работы, привезенная из Китая.
– Ну, подумаешь, я похожую видел в магазине на диване, давай, я в следующий раз, как увижу, обязательно закажу нам парочку таких. Думаю, что коммунисты с радостью нам пришлют еще таких салфеток.
– Боже, Боб, только не начинайте, – возмутилась Энн, – вы опять начинаете унижать мой народ!
[1] Американский кантри‑певец и автор песен.
