Крауны
– Господи! Краун, посмотри на себя, ты же даже на ногах стоять не можешь! – раздался, словно раскат грома, голос Энн, которая стояла на ступеньках лестницы, ведущей на второй этаж.
Голос жены прозвучал так неожиданно, что Макс аж вскрикнул от испуга. Энн, помолчав немного, вдруг залилась искренним смехом, стараясь прикрыть рот, чтобы не разбудить спящих детей.
– Ты вскрикнул сейчас каким‑то женским голосом, Макс, я не догадывалась, что ты у меня такой трусишка. Ладно, проспись сегодня на диване, а то я боюсь, ты в таком состоянии не сможешь подняться по ступенькам в спальню, – подытожила Энн, после чего вернулась на второй этаж.
Макс услышал звук закрывшейся двери их спальни. Оказавшись возле дивана, он, не раздеваясь, рухнул на него прямо в обуви. Голова сильно кружилась, ему казалось, что комната, со всем, что было внутри, находится в постоянном движении. Такому состоянию мироощущения имелось название «вертолеты», и чтобы снизить интенсивность всеобщего кружения, Макс опустил одну ногу на пол и почти мгновенно заснул беспокойным сном.
Утром, когда Энн спустилась в гостиную навестить мужа, он продолжал спать, и только она хотела вернуться назад в спальню, как муж открыл глаза. Первое время Макс не мог понять, где он находится и что произошло, но вспомнить ему помогла Энн, задав самый популярный вопрос в таких случаях:
– Ну что, алкоголик, как твое самочувствие? – и, не дождавшись ответа, добавила:
– Сейчас я принесу тебе два аспирина, должно полегчать.
После того, как Макс опустошил стакан с растворенными в воде двумя таблетками аспирина и вернул его назад, Энн собиралась отойти от него, но вдруг обратила внимание на обувь мужа.
– Дорогой, а что с твоей обувью? – дружелюбно спросила Энн.
– Блин, неужели я наступил в собачье дерьмо? Не волнуйся, я все почищу, только головная боль немного спадет, – слабым голосом ответил Макс.
– Нет, дело не в собачьем дерьме.
– Ну, это же не может быть человечье дерьмо, я тебя уверяю, что это собачье, – еле шевеля губами, сказал Макс, ведь каждое движение отражалось сильной головной болью.
– Да вопрос вообще не в дерьме, ты разве не видишь, что на тебе чужая обувь? – немного повысив голос, спросила Энн.
Максу пришлось открыть глаза и он, рассмотрев то, что у него было надето на ногах, сказал, что это действительно не его обувь, а, значит, это ботинки Тапио или Вилле, которые явно меньше размером, чем его, и поэтому у него так сильно болят пальцы на ногах.
– Я вообще не пойму, как ты влез в эти ботинки, они ведь на пару размеров меньше твоих, это даже со стороны заметно, как же надо было напиться, чтобы не заметить этого и, кстати, кто такой или такая Вилле?
– Хм, дорогая, ты, что ревнуешь?
В ответ Энн просто молчала, буравя мужа взглядом.
– Не знаю, как я их обул, но сейчас очень прошу тебя снять их, а то у меня уже пальцы онемели, а Вилле – это кузен Тапио, который приехал к нему погостить из Хельсинки.
– Я думала, что нет ничего страшнее друга финна‑дурака и вдобавок алкоголика, – сказала Энн, стягивая с мужа ботинки, – но, судя по твоему сегодняшнему самочувствию, страшнее, когда у тебя два таких друга.
В гостиную вошла Лилиан, держа в руках нунчаки[1], и, увидев на диване отца явно не в лучшей своей форме, обратилась к Энн:
– Мама, а почему отец спит на диване, он что, тебе изменил, и теперь вы разведетесь?
Энн стояла, ошарашенно переводя взгляд с Макса на дочку, а потом снова на дочку, не понимая, шутит ли та или говорит серьезно.
– Мама, я, если честно, не хочу, чтобы вы разводились, и «отсталый» тоже сильно расстроится, но как бы в итоге все не сложилось, мы справимся, так как мы уже достаточно взрослые, а вот Грегори еще слишком мал, и ему будет сложно это пережить.
– Лилиан, прекрати такое говорить, никто никому не изменил, папа просто вчера перепил у дяди Тапио, поэтому решил поспать внизу, чтобы никого ночью не беспокоить, так как вернулся домой поздно. Никто и не собирается разводиться.
– Всем привет, – поздоровался Грегори, заходя в гостиную и протирая очки полой своей ночной пижамы.
К этому времени Лилиан уже налила себе стакан воды и, сделав пару глотков, сказала брату, чтобы он не переживал, так как родители не будут разводиться, а значит, его не отдадут в детский приют.
– Разводиться… А как это? Это потому, что папа умирает? – грустно спросил Грегори.
– Как это умирает, мелкий, ты это о чем?
– О, боже! – воскликнула Энн, – Макс, хватит валяться. Ты напился, лежишь тут, как полуживой, а я должна отдуваться? Никто не разводится и не умирает, Грегори, твоя сестра пошутила, не обращай на нее внимание.
– Вообще‑то, это Грегори сказал, что отец умирает, а не я, – возразила Лилиан.
– Лилиан, ты шла на тренировку? – раздраженно спросила Энн.
– Да, мама, на тренировку.
– Вот и иди, у меня нет настроения пререкаться.
Через какое‑то мгновение Энн обратила свое внимание на пустую кошачью миску, открыла дверцу кухонного пенала и с горсткой насыпала корм, после чего, выпрямившись, спросила сразу у всех:
– А вы не знаете, где Лютер, кто‑нибудь вообще его видел сегодня?
– Да, – ответил Грегори, – я ведь вообще‑то для этого к вам спустился, чтобы рассказать про Лютера.
– Что случилось? – встревожилась мама.
– Проснувшись, я посмотрел в окно и увидел на улице Лютера. Он снова играл с какой‑то собакой возле дороги. Я хотел открыть окно, чтобы позвать его, но он вдруг резко перестал играть и начал за кем‑то внимательно наблюдать, после чего резко сорвался и побежал в сторону нашего дома, и я потерял его из виду.
– О, нет, только бы не то, о чем я думаю! – сказала встревоженно Энн.
– Мама, а о чем ты думаешь? – спросила Лилиан.
В это мгновение раздался стук в дверь, Грегори сразу же побежал к двери. Послышался звук отпирания двери и радостный возглас:
– Дедушка, к нам приехал дедушка! – после которого еще один:
– Лютер, ты, оказывается, побежал встречать дедушку, а мы думали, кого он увидел, что так лихо сорвался с места?
Энн, не скрывавшая огорчения, глубоко вздохнув, тихо сказала:
– Что за день такой сегодня? Его только сейчас тут не хватало.
[1] Один из видов холодного оружия в восточных единоборствах: две короткие дубинки цилиндрической формы, скреплённые стальной цепочкой.
