Крик журавлей в тумане

Лагерь, в который она попала, был предназначен для претворения в жизнь лозунга товарища Сталина о том, что дети за родителей не отвечают. Здесь узницы из разных мест лишения свободы производили на свет свое потомство, а советская власть с готовностью брала на себя заботы о его воспитании. В больнице для «мамок» был «курорт». После грязных и вшивых бараков они нежились на белых простынях, лаская припавшие к груди плоды своей горькой любви. Продолжалось это блаженство не больше двух недель, затем детей отбирали и уносили из зоны в расположенный рядом, но за забором, а значит на воле, дом малютки. «Мамок» водили туда для кормления малышей несколько раз в день, остальное время они работали в пределах колючей проволоки. Через год детей распределяли по детским домам Советского Союза, а «мамок» рассылали по лагерям того же Союза. Схема действовала безотказно, и каждый винтик в этом механизме знал свое место. Если он его забывал, то навсегда терял свое место под солнцем и бесследно растворялся на бескрайних просторах Родины.

 

Начальник лагеря, увидев хрупкую девчушку с выпирающим животом, неодобрительно покачал головой:

– До того тоща да мала, что саму можно в дом малютки определять, а туда же, уже животом трясет. Видать, от работы отлынивает.

Изучив документы, он выяснил, что девчушка действительно еще та штучка. Не простая. Навешено на ней прилично, и срок большой даден. Видать, столько натворила, что и для первого раза годков не пожалели.

«Куда мне ее девать, уж и не знаю, – усиленно размышляя, почесывал начальник лысину. – Следовало бы ее определить куда построже, чтоб не до баловства было. На ферму, например, там свинарки нужны, но ведь она до того мала, что от ветра падает, а у меня там свиньи элитные, как бы урона какого не случилось».

Рисковать начальник не мог, ибо своими свиньями, которые по мясистости и поросистости приближались к стандартам ВСХВ, очень гордился. Иное дело – люди. Их корми не корми, все равно выживут, а не выживут – не беда. Для того и сделано в лагерной ограде две двери – через одну арестантики сами идут, через другую их выносят ногами вперед. Места вокруг много, на могилы с номерными дощечками всем хватит, а большего врагам народа не положено. Вот и этой пичуге тоже ничего не положено. Ни послабления, ни условий особых. А раз так, то пусть идет в хозблок на подсобные работы.

 

Надя послушно мыла полы, стирала, таскала воду, пилила и разносила дрова, чистила скотные дворы. До родов оставалось два с половиной месяца, а ей казалось, что в животе живет не один ребенок, а целых пять. Они давили на нее своей огромной массой, мешая ей не только ходить, но и дышать. А ведь еще надо было работать!

– И так, как в раю живешь, – подгоняли ее охранники. – Вот родишь, тогда и отдохнешь, а сейчас давай, шевелись бойчее.

 

Однажды, взяв вязанку дров, она потащила ее в родильное отделение. Там врач доложил начальству, что роженицы замерзают, и Наде приказали натаскать в больницу дров. Войдя в отделение, Надя почувствовала давно забытое блаженства домашнего тепла.

«Тоже мне, замерзают! – подумала она, еле передвигая ноги по длинному коридору. – Жарища здесь такая, а им все мало».

Поленница лежала на ее руках, почти закрывая лицо. Высокий, темноволосый мужчина в белом халате, выйдя из палаты, с изумлением уставился на странное сооружение, ползущее ему навстречу. Когда оно поравнялось с ним, он громко спросил:

– А это что за избушка на курьих ножках?

От неожиданности поленница выпала из Надиных рук, и Сергей Михайлович увидел глаза… огромные синие глаза на бледно‑голубом нежном лице. В них отражалось так много, что Сергей Михайлович, заглянув туда, испугался этого бездонного омута страданий.

– Ты кто? – спросил он.

– Никто, – откликнулась Надя, пытаясь наклониться, чтобы собрать рассыпавшиеся поленья.

– Не надо, – врач мягко оттолкнул ее, – не надо, я сам.

Устало прислонившись к стене, Надя наблюдала за тем, как он подбирает поленья. Сложив их у печки, Сергей Михайлович подошел к ней. Надя увидела красивое, четко вычерченное смуглое лицо с ясными и добрыми зелеными глазами, в глубине которых сверкали озорные огоньки. Он повторил свой вопрос и улыбнулся в ожидании ответа, но она молчала. Доктор внешне был больше похож на доброго волшебника, чем на злодея, но она уже успела понять, что на зоне молчаливым живется легче, к тому же к горлу подступил очередной приступ кашля. Хрипло откашливаясь, Надя пошла к дверям больничного корпуса.

– Погодите, остановитесь! – догнал ее Сергей Михайлович. – Вам нельзя уходить, вам лечиться надо.

– Поздно уже мне лечиться, – увернулась Надя от его заботы, почему‑то вызвавшей тупую боль.

– Я вас найду. Обязательно! – крикнул вслед ей доктор.

 

Вечером Надя долго лежала на неудобных деревянных нарах без сна, думая о Сергее Михайловиче. Он был похож на папу, такой же красивый и заботливый. Только у него, как у папы, нельзя было попросить защиты. Может, это ему Матрена привет передала? Еще она сказала, что Надя обязательно «глянется» этому чужому взрослому мужчине. Зачем? Надя представила себя со стороны: пышная коса, атакованная тогда вшами, обрезана в воркутинской тюрьме, ужасный живот вылезает уродливым горбом из тощего тела. Мама говорила, что Надя вырастет и станет красавицей. Не получилось. Надя стала зек 1123, статья 158 УК РСФСР. С таким багажом лучше держаться подальше не только от доктора, но и вообще от всех приличных людей. Надя привычно нащупала контур крестика в потайном месте, проверяя, на месте ли он. В их бараке давно не было шмона. Значит, скоро будет, и надо снова придумывать, как уберечь реликвию. Вот если бы она была обыкновенной девушкой, которая могла бы открыто носить этот крестик и не бояться собственного имени, тогда такой умный и красивый человек, как доктор, может быть, и «глянул бы» на нее. Надя повернулась на другой бок и снова спросила себя: «Зачем?»

«Затем, что вдвоем не так страшно жить», – уцепившись за эту мысль, как за спасательный круг, Надя незаметно для себя уснула, и всю ночь ей снились счастливые сны.

 

Сергею Михайловичу Крыленко тоже было не до сна. Дежурство проходило на редкость беспокойно. Поздно вечером с дальнего лагеря привезли роженицу. Муки, терзавшие ее тело, продолжались четвертые сутки подряд. Женщина страдала неимоверно, но Сергей Михайлович ничем не мог ей помочь. Плод, лежавший поперек, погиб три дня назад и теперь, разлагаясь, убивал свою мать. Встретившись с ней взглядом, он, в ответ на немой вопрос, виновато отвел глаза. Возле родовой, где находилась несчастная, стоял охранник, не покидавший свой пост ни на секунду.

– Что же вы так поздно ее привезли? – сорвался на него Сергей Михайлович. – Угробили ведь бабу. И не одну, с ребенком вместе.

– Да мы что, мы‑то ведь ничего… – замялся совсем еще молодой парень, – ить мы люди подневольные. Нам как велено.