Крик журавлей в тумане

– Ах вот ты где, – незаметно появившийся рядом с ними охранник грубо оттолкнул Машеньку от Нади, – шагай вперед.

– Куда ты меня, илод? – Машенька, повинуясь грубой силе, пошла к выходу.

– Не велено справки таким, как ты, давать. Засиделась ты у нас, пора на земляных работах размяться.

– Площай, Надейка, помни, что я тебе сказала, помни, не забывай. Свечку за нас в целкви поставь, да панихидку закажи, не забудь!

– Разговорилась тут, свечку ей ставь. На всех вас свечей не наберешься, – охранник ногой ударил Машеньку в спину так, что она вылетела из барака.

Надя ждала Машеньку несколько дней, но та больше не приходила, а потом лагерный телеграф донес до нее весть о том, что Машеньку отправили на лесоповал.

И тогда Надя замолчала. Она ждала, когда ее тоже отправят из Ужога умирать, но время шло, а ее никто не трогал. Надя не знала, что своим тюремным счастьем она обязана начальнику. Причем сам он, честно говоря, спасать ее не собирался. Просто так сложились обстоятельства. В списках «мамок», освободившихся от бремени мертвым младенцем и потому готовых для отправки на этап, фамилия Воросинской стояла последней. После нее полагалось делать прочерк и ставить подпись. Оформляя сопроводительную бумагу, начальник сделал такой размашистый прочерк, что одна из горизонтальных линий прошла по Надиной фамилии. Не обратив внимания на такую мелочь, начальник заторопился в загон к свиньям, которых надо было спешно готовить к новой выставке. Ответственный за этап, получив бумагу, долго ее рассматривал: вблизи фамилия Воросинской казалась вычеркнутой, издалека – подчеркнутой. Начальник к тому времени, сопровождая на выставку свиней, отбыл в Москву, спросить было некого, и ответственный, не желая ни за что отвечать, решил Воросинскую никуда не отправлять, а оставить в лагере, запрятав подальше от любопытных глаз в прачечную, на стирку грязных бинтов. Получилось, вроде она и есть, а вроде и нет ее. В полном соответствии с прочерком на фамилии.

Прошло лето, осень, а зимой Рубман подала рапорт на увольнение. Причин для того, чтобы задерживать ее, у начальника не было. К тому же напоследок она совершила похвальный поступок, девочку‑сироту от умершей матери удочерила. Растроганный подвигом уважаемой Софьи Марковны, начальник сам составил ей наилучшие характеристики, выписал пособие, паек дал для ребенка и с почестями проводил.

 

В июле 1953 года Наде приказали явиться с вещами к начальнику лагеря. Из вещей у нее были только платок да одна чистая рубашка на смену. Связав их в узелок, она молча отправилась за угрюмым охранником. О том, какой еще поворот приготовила для нее судьба, она даже не думала, настолько ей было все безразлично.

Начальник был в хорошем расположении духа. Что‑то сдвинулось в Москве после смерти Сталина. Амнистия вышла уголовным, а там, глядишь, и политических выпустят. Тогда, может, и ему доведется еще на старости лет где‑нибудь в теплых краях погреться. Впрочем, вряд ли. Куда он без свиней! Их ведь за собой не уволокешь, значит, придется возле них до смерти куковать. Благо, что жена угомонилась, с годами в ум вошла.

Начальник еще раз пролистал лежащую перед ним на столе папку с делом Воросинской. О том, что ее не отправили по этапу, он узнал через несколько месяцев после отъезда Рубман. Виновные получили выговор, но Надю он трогать не стал. Из‑за доктора Крыленко. Не было начальнику покоя из‑за этой истории. Чувствовал он себя виноватым, особенно с тех пор, как узнал, что убили доктора при попытке к бегству. К ней наверняка бежал, к Воросинской. А она до того исхудала от тоски, что когда он ее увидел, даже испугался: не человек, а скелет ходячий. Не смог начальник отправить девчонку на верную смерть. Первый раз инструкцию нарушил, направил на работу все в ту же больницу, благо, что Рубман там больше не было, а остальным было не до Нади. Работала она хорошо, нареканий не поступало, и теперь начальник решил подвести ее как уголовницу, отбывающую срок за кражу, под амнистию.

Когда в кабинет вошла Надя, лицо начальника стало бесстрастным, как и полагается людям «при исполнении».

– Ну, значит, так, – без предисловий начал он. – Вину ты свою искупила и заслужила от народной нашей власти прощение. Вышла тебе амнистия. Забирай свои документы, распишись в получении денег на проезд, и скатертью дорога, счастливого, значит, пути.

Надя от неожиданности не поверила тому, что услышала, и переспросила:

– Что вы сказали?

– А что слышала, – довольно хмыкнул начальник. – Свободу тебе советская власть возвращает за примерное поведение и отличный труд. Иди на все четыре стороны, только не балуй больше.

– И вы меня не задержите?

– Только нам и делов, что за тобой бегать. Теперь уж сама давай жизнь устраивай, без нас. Но постарайся сюда не возвращаться.

Надя схватила узелок и побежала к выходу.

– Да постой ты, егоза, – беззлобно окликнул ее начальник, – надо же порядок соблюсти. Сначала паспорт получи и все остальное, что положено, а потом уж беги.

Через полчаса хмурый охранник закрыл за Надей дверь в ее прошлую жизнь. Надя стояла на дороге и никак не могла поверить тому, что никому больше нет до нее дела. Она шагнула вправо, влево – тишина. Никакого окрика за спиной. Она не заметила, как ее догнала лагерная персоналка. Машина остановилась рядом. Надя притихла. Из кабины выглянул начальник:

– Садись, подвезу тебя, птица вольная.

– Неуютно с вами, пешком надежнее.

– Тогда как знаешь, – он не стал ее уговаривать и кивнул водителю: – Поехали.

Машина газанула, но тут же затормозила снова.

– Слушай ты, как тебя там, Воросинская, что ли? – начальник выпрыгнул из кабины. – Подойди‑ка сюда.

Надя подошла.

– Ты вот что, Воросинская. Ты доктора нашего, Крыленко, не ищи. Погиб он. Давно уже сообщение по инстанции пришло. В пятьдесят первом году, в августе. Два года назад, стало быть, застрелили его при попытке к бегству. К тебе, наверное, торопился.

– Девочка моя тоже в пятьдесят первом родилась, только в июле. А это правда, что она умерла? – огромные Надины глаза умоляли начальника об ответе.

– Не знаю я, – отвел взгляд начальник, – не мои это дела. Это тебе у Рубман надо было спрашивать, она тогда роды ваши принимала.

– А где она?

– В Москву уехала. Между прочим, перед отъездом она похвальный поступок совершила, сиротку удочерила.

– Так это она, наверное, дочь мою украла, – вскрикнула Надя.

– Ты мне такие заявления брось, – сурово осадил ее начальник, – на моей территории ничего такого не было. Отсидела свое – иди вон и людей не обвиняй беспричинно, не то назад заберу, за клевету на советского человека, члена партии!