Крик журавлей в тумане

Потом ребята пили чай из огромного медного самовара. В расписном деревянном блюде лежали маковые баранки, а в стеклянной вазочке белели огромные куски колотого сахара. Мальчишки, демонстрируя свою ловкость, наперегонки раскусывали их металлическими щипчиками и угощали девчонок. В соответствии с деревенским этикетом, девчонки переливали чай из чашек в блюдца и, удерживая их дно на кончиках пальцев, неспешно запивали сладость. Когда все напились чаю, Валька, не сводя глаз с Андрея, предложила:

– Давайте в ручеек поиграем.

– Давайте, – поддержали ее ребята.

– Ой, течет, течет вода, открывайте ворота, – подпевая, она подбежала к Андрюшке и, схватив его за руку, потянула в первый ряд, – руче‑руче‑ручеек, своих рук не уберег.

Андрей, извернувшись, избавился от Валюхи и потянул за собой Татьяну.

«Интересно, а у нас с Андрюшкой есть такое любезное согласие, чтобы в лад петь, как журавли?» – думала она, вставая с ним в конец цепочки.

От раздумий Таню отвлек Мишка.

– Сеструха, хорош мечтать, слетай домой за пластинкой Утесова, мы патефон в шкафу нашли.

– Никуда я не пойду, – отказалась Таня, – для ручейка Утесов не нужен.

– Правильно, – откликнулся кто‑то из парней, – и ручеек ваш детский не нужен, и Утесов тоже. Надо деда Федю с гармошкой позвать. Он так наяривает, что ноги сами в пляс идут. А вы: ручеек, ручеек.

– Фи, ну ты сказанул, – присвистнул Мишка, – дед ходить не может, не то что на гармошке играть.

– Давайте я вам на балалайке сыграю, – предложил Андрюшка.

– А ты умеешь? – недоверчиво, почти хором спросили его ребята.

– Умею, – Андрей смущенно улыбнулся и из комода, стоявшего в углу передней, вытащил кожаный футляр.

Достав из него балалайку, казавшуюся в его сильных руках детской игрушкой, он, как бывалый музыкант, проверил струны, что‑то там сбоку подкрутил и запел, подыгрывая себе: «Светит месяц, светит ясный». Танька смотрела на него как завороженная. Музыка звучала все громче и громче. Она вдруг заметила, что Андрюшка особенный, не такой, как другие ребята. Статный, смуглый, черноволосый, он обладал такой притягательной силой, что все вокруг начали в такт ему подпевать. А он, не выпуская из рук балалайку, пустился вприсядку вокруг Татьяны, подмигивая ей чуть раскосыми карими глазами и приглашая ее принять участие в веселой пляске.

Растерявшаяся Таня стояла неподвижно, переполненная новым для нее ощущением. Ей стало вдруг очень жарко, показалось, что еще мгновение – и она упадет в обморок, не выдержав всеобщего внимания и удалого натиска музыканта. Но балалайка смолкла, танец закончился, и ребята начали громко хлопать в ладоши, приводя в порядок Танины чувства.

– Здорово! – закричали ребята.

– А по нотам можешь?

– Могу без нот, по памяти. И настоящего композитора могу… – гордо сказал он и объявил, сражая публику наповал своими знаниями: – Чайковский. Песня. Неаполитанская.

– Какая‑какая? – переспросил Мишка.

– Город такой есть – Неаполь. Про него Чайковский песню написал, – пояснил Андрей.

Он снова заиграл, да так, что Валька от обожания даже рот открыла.

– Ой, Андрюша, – чуть дыша, произнесла она, когда песня закончилась, – ой, как ты играешь! И где ты так хорошо научился?

– В школе музыкальной, где еще. Хотел на гитаре, но не нашел инструмента. Баян с пианино – дорогие инструменты. А балалайки в музыкалке у нас бесплатно дают, только играй. Ну, вот я и играю. Даже на концертах выступал. Хотел бросить, но учительница не дала, способности у меня обнаружились. Предки тоже приставать начали, чтоб я доучился. Но я уже решил, что буду переучиваться на гитару, – сказал он, укладывая балалайку в футляр. – Айда на улицу, кажется, дождь кончился.

Дождь и в самом деле прекратился, оставив после себя лужи и умытую до самых корней траву. Воздух был свеж и прохладен. Ребята гурьбой высыпали на улицу и долго еще гуляли по деревне, дурачась и веселясь.

Андрюшка ни на шаг не отходил от Татьяны, которая снова вспомнила про журавлей.

– Андрюш, а ты журавлей видел?

– Тыщу раз. Они на одной ноге спят. Голову набок положат и дрыхнут. Умора!

– Какой‑то ты, Андрюшка, неинтересный, – вздохнула Таня.

– Это почему? – обиделся тот.

– Потому что у журавлей, у них любезное согласие, верность, курлыканье. А ты – дрыхнут на одной ноге!

– Что видел, то и говорю. А чего ты к ним привязалась, к журавлям этим?

– Потому что эти птицы – как люди в перьях, мне бабушка рассказала. Я, когда вырасту, буду жить по‑журавлиному, мне так нравится.

– Глупая ты еще и еще пацанка, – Андрей, остановившись, взял ее за руку и повернул к себе лицом, – но ты мне очень нравишься.

– Я умная, – возмутилась Танька, – и вообще мне про тебя неинтересно, мне про бабку твою Лукерью и про цыган интересно.

– Далась тебе эта Лукерья! Обыкновенная бабка была, навроде твоей. Ничего особенного. Лучше дай мне твой адрес, а то, Мишка сказал, уезжаете вы завтра.

– Зачем?

– Я переписываться с тобой хочу.

– Ну и хоти себе, – заважничала Таня.

Когда они подошли к дому бабушки Насти, Андрей, переминаясь с ноги на ногу, тихо спросил:

– А можно я тебя в щечку поцелую? – и, не дожидаясь ответа, прикоснулся к ее щеке губами.

Его прикосновение было таким же мягким и атласным, как прикосновение маминого кружевного платочка, вытирающего слезки с ее щек.

– Андрюх, смотри, звезда падает, – раздался из темноты Мишкин голос.

– Брешешь? – не поверил ему Андрюшка.

– Не веришь, сам гляди. Ой, скорее, она прямо над твоим домом летит! – закричал Мишка.

Андрюшка рванулся к нему, оставив на мгновенье Татьяну одну, и тут же чьи‑то сильные руки толкнули ее прямо в лужу. Упершись голыми коленками в липкую грязь, она заревела.

– Ой, а что это здесь за сопли в луже валяются? – рыжая Валька довольно улыбалась, наблюдая за барахтаньем ревущей во весь голос девчонки.

– Ну, Валька, была б ты парнем, я б тебе сейчас в морду дал, – сказал подбежавший Андрей, поднимая Таньку.

– Еще бы и от меня получила. Корова рыжая, – поддержал друга Мишка. – А ну иди отсюда, пока я тебе не двинул.

– Па‑а‑думаешь, – протянула Валька недовольно, – падают тут в лужи недотроги всякие, а я виновата. Сами и на ногах держаться еще не научились, а туда же, с парнями гулять норовят, да еще целуются.

– Валька! – угрожающе произнес Андрюшка. – Предупреждаю!