Крылатые

Ампутация сработает в том случае, когда вирус добрался до крыльев, но не дошел до лёгких. По сути, если удалить пораженный белок, а вместе с ним и крылья, в период лихорадки, то, предположительно, можно спасти пациента, но… Его крылья уже не восстановятся. Никогда. И больной останется инвалидом, навечно прикованным к твёрдой поверхности.

Изувечить, чтобы спасти… И какое бы решение ни приняли доктора, ни за одно из них пациенты им спасибо не скажут.

Но Лие не поможет даже ампутация. Это бесполезно, она на пороге смерти… И, если тронуть её сейчас, это может только нарушить ход эксперимента.

Доктор Гести резко остановился на этой мысли. Потому что то, что лежало за её чертой, было крайне далеко от всех норм врачебной этики и даже банальной морали в конце концов.

Лия сейчас была чистым испытуемым… Как мышь в стерильной коробке. Её заразили, и сразу же поместили в стерильный бокс. И теперь за развитием болезни можно наблюдать и делать выводы, не опасаясь, что на эксперимент повлияют внешние факторы. В зависимости от результатов есть шанс подтвердить или опровергнуть предположения о развитии болезни. У них наконец‑то будет информация! Но не будет человека… Нет, это аморально. Нельзя же вот так просто жертвовать чьей‑то жизнью!

«Ты серьёзно предлагаешь бросить её на произвол болезни и посмотреть, что же из этого выйдет?!» – спрашивал он сам себя, жмурясь и зевая от усталости. С другой стороны, второго такого же шанса, как Лия, может и не представится.

– Астар Претович.

От неожиданности доктор Гести подскочил на стуле. Так, словно его застали за чем‑то как минимум неприличным. На счастье, в дверях ординаторской стоял только уставший санитар… Макс, точно. Его доктор тоже просил наблюдать за Лией, и только потом понял, что у санитара и без того могло быть много забот.

– Что‑то случилось, Макс? – Астар повернулся на стуле и жестом поманил парня вглубь ординаторской.

Тот вошёл немного сконфуженно, и остановился за спиной доктора. Было видно, что ему очень неприятно.

– Вы просили сообщать о состоянии пациентки из стерильного бокса каждые два часа. Температура нормализовалась, никаких жалоб. Все показатели – давления, пульс – в норме. Анализ крови ещё не готов, лаборатория зашивается от обилия пациентов.

– Понятно.

Что за дурацкая привычка не называть пациентов по именам? Почему‑то именно здесь, в 23‑й Небесно‑парковой, попавшие сюда – просто «пациент из такой‑то палаты», а не «Герман Вилесвич с гнойной язвой». Неужели номер палаты важнее просто… имени. Хотя, какой смысл вдаваться в ненужные дискуссии сейчас? Или, отстаивая право девушки на имя, доктор пытается ублажить свою совесть?

– Присядь, – вдруг, с удивлением даже для себя, сказал Астар.

Санитар немного помедлил, но всё же опустился на стул по левую руку доктора, приставленный боком к столу.

Сквозь наполовину закрытые жалюзи пробивалось осеннее солнце. Утро было светлым и тёплым, совершенно не подходящим к тому, что происходит здесь и сейчас. Доктор видел небольшой кусочек нежно голубого горизонта в почти глухое окно.

– Я… – и зачем он только завел этот разговор, – Ты ведь слышал о постановлении Совета?

– Ампутировать крылья? – парень кивнул, – Конечно слышал, его же зачитывал главврач.

– А, да… – доктор вдруг почувствовал себя неловко, – Точно.

– Процесс запущен. Некоторым тяжело больным крылья уже отрезали – главврач настоял.

– И продолжают резать? Быстро как‑то.

– Да…

Они помолчали ещё немного. Было ужасно неловко… На столе под руками доктора всё ещё лежали записи, с ночи горела настольная лампа, и усталость витала в воздухе почти осязаемой. Её очень хотелось разогнать хотя бы разговором:

– И что ты… думаешь обо всём этом? – доктор спрашивал осторожно, словно шагал по тонкому льду.

Он смотрел на паренька покрасневшими глазами из‑под тяжёлых бровей, и пытался понять, что тот чувствует. Но, к сожалению, на лице санитара залегли такие глубокие мешки от недосыпа, что сложно было разобрать хоть что‑нибудь.

– Я… – Макс устало выдохнул и взъерошил волосы на затылке, – Думаю, что из‑за этого по всей столице появится целая толпа бескрылых. А это в нашем мире… Хуже смерти.

– Вот! – внезапно воскликнул Астар, – И ты это понимаешь!

С его языка едва не сорвалось «даже ты», но он вовремя исправился.

– Да, – протянул парень, немного удивлённый такой резкой реакцией, – Пусть даже крылья восстановятся, это ж почти год домашнего заточения. Я б не выдержал.

– Крылья… – и доктор вдруг понял, как же тяжело произнести это вслух, – Не восстановятся.

Макс резко вскинул голову и теперь смотрел на собеседника во все глаза.

– Поверь мне, я не первый год занимаюсь смертельными вирусами. Этот, как я понял только сегодня, поражает белок в предкрыльевой мышце. Тот самый h‑белок, что помогает крыльям регенерировать. А вирус в первую очередь убивает его. Собственно, он с его помощью размножается. Так сказать, набирает силу, чтобы потом поразить организм. Конечно, это всё только мои предположения, но…

Астар Претович только сейчас заметил под правой рукой чашку недопитого кофе. Напиток безнадёжно остыл, и в его тёмных глубинах замерзала чайная ложка. Доктор взял её за кончик двумя пальцами и поболтал в бокале, просто, чтобы вспомнить об остальном мире.

– И если удалить пораженный белок, а его нельзя вырезать, не отрезав сами крылья, то распространение вируса в организме должно остановиться. Беда в том, что… Кажется, это поможет не всем. Тем, кто ещё не переборол лихорадку помочь как бы… должно. Но в случае с пациентами, кто с ней уже «справился», ампутация бессильна. Это значит, что вирус добрался до лёгких и им остались считанные часы. Ты ведь тоже это заметил?

– Да… – как‑то очень легко, скорее из вежливости согласился санитар, но вдруг… Его поразила резкая мысль, – Подождите, так Вы думаете, что девушка из стерильного бокса… Она…

– …обречена? – парень не мог даже выговорить этого слова, и доктор закончил за него, – Боюсь, что да. Мне тоже не хочется в это верить, но нужно смотреть правде в глаза.

Макс вскочил со стула. Его крылья взметнулись резко, подняв в воздух несколько листов и качнув тяжёлую ткань жалюзи:

– И Вы так спокойно говорите об этом??

– Мой мальчик, я учился на врача больше шести лет – нас натаскивали на то, чтобы без страха смотреть в глаза правде. И если смерть неизбежна, и мы ничего не можем поделать – это печально, но… Наши эмоции не помогут пациенту справиться с его болью.

– Но… – парень резко осёкся, и сел… Снова опустившись на стул, он долго молчал прежде, чем решиться заговорить вновь, – Нам нужно сказать ей?

– Сложный вопрос.

Макс ещё немного помолчал, потом резко вскинул голову. До него начало доходить: