Крылатые

– Эх… Молодёжь в твои годы по клубам шатается, девочек кадрит, а ты? Отстаёшь от сверстников, получается, – Макс не видел её, но был уверен, что женщина коварно улыбается.

И тут всё накипевшее за ночь не выдержало, и выплеснулось… С брызгами, взрывами и фейерверком:

– Эмма Филипповна из пятой палаты – мои клубы и девочки! «Молодой человек…», – он заговорил писклявым старческим голосом, парадируя больную, – «…Врач прописал мне не те таблетки!». А я ей – ну как же, Эмма Филипповна, вот же назначение, те. «Нет! Он прописал мне неправильные! Они мне не нравятся». Ну почему они Вам не нравятся? «Они мне давление поднимают, я чувствую!». А Вы врачу об этом говорили? «Ой, да ему слово скажешь, он ещё десять таблеток пропишет!». Ну так и хорошо, давление пройдёт. «Молодой человек…» – и главное смотрит на меня так укоризненно, словно я говорящее одноклеточное – «…Вам ещё учиться и учиться. Ничего‑то Вы ещё не понимаете. И как Вас только таких неучей на работу берут?». И давай мне читать нотации на полночи о вреде лишних лекарств! Я её уже и так уговаривал, и эдак, и предложил ей на прогулку завтра слетать, и лекарства специальные выписать, которые, как ей кажется, ей помогают. А она всё одно: «Нет, в этой больнице меня точно залечат до смерти, юноша!». А‑а‑а‑а!

Вера лишь покатилась со смеху. Она сидела на стуле, разбирая истории болезней, и беспардонно хохотала, держась обеими руками за грудь.

– А для медсестёр она придумывает отмазку получше. Макс, да она просто лечиться не хочет. Вернее, выздоравливать. Ты бы ей ещё тортик предложил принести, – смеялась она, – Или сказку на ночь почитал. Она же тут почти каждые три месяца бывает с какой‑нибудь новой болячкой. Ей дома просто одиноко. Дети с внуками на четвёртом уровне, к ней совсем не заходят, с соседями она постоянно ссорится, а тут тебе и внимание, и забота, и есть такие несмышлёные кадры, как ты.

Макс несколько оторопел. Действительно, и как он мог этого не понять? Эмме Филипповне просто не хватает внимания. Истина‑то очевидная, но… Почему‑то в голову ему не пришла. От осознания собственной глупости стало ужасно стыдно, но сейчас признавать своё поражение перед Верой просто не хотелось. И парень упёрся:

– Но она же больна…

– Макс, сейчас время такое, что каждый хоть чем‑то в слабой степени болен. У каждого есть аллергии, и только те, кто считает, что у него её нет, просто не знают о её существовании. И если прислушиваться к каждому тику, писку или лёгкой коли, можно умереть в двадцать лет от псариазного рака тринадцатиперстной кишки.

Парень непроизвольно рассмеялся:

– Нет у человека тринадцатиперстной кишки.

– А, значит псариазный рак тебя устраивает? – она снова расхохоталась, а потом, утерев пальцем уголок глаза, продолжила, – Ой, смех смехом, а у нас действительно один интерн такой диагноз поставил.

– Как это? – парень даже вывернул голову, прислонившись щекой к спинке дивана, чтобы лучше видеть Веру.

– Да это лет восемь назад было. Поступил к нам пациент с язвой, а доктор Гести…

– Астар Претович? – Макс знал о нём немного.

В основном то, что это врач‑вирусолог в каком‑то НИИ, а за одно терапевт в этой больнице. И то, что это врач с большой буквы.

– Да, Астар. Он тогда ещё вирусологией не занимался, был обычным терапевтом. В общем, доктор Гести диагноз поставил, но решил своих интернов испытать. А в том потоке такой нагловатый парень был… Выскочка в общем, отличник. Вот ему‑то этот пациент и попался. Так тот сидел у его кровати, каждый его колик диагностировал, кучу анализов провёл… Лаборатория целую неделю на него одного только и работала. В итоге поставил он диагноз – псариазный рак тринадцатиперстной кишки. И говорит такой на полном серьёзе, – Вера выпрямила спину, надулась от важности, и поправила на переносице воображаемые очки, – «Конечно, название ещё рабочее. Но когда я напишу докторскую и запатентую эту болезнь, её назовут в мою честь».

Макс расхохотался ещё больше, и сполз по спинке дивана. Вера тоже смеялась, заглушая собой всё то же глупое шоу, где уже, кажется, начиналась драка.

– Да… – смеялся парень, – Такую болезнь действительно стоит назвать в его честь. Просто феноменальный провал!

– Ага. Он потом ещё неделю ходил напыщенный, сияющий. Наверное, уже на полном серьёзе на Нобелевскую премию рассчитывал. Пока доктор Астар не сбил с него нимб величия. Пациента выписали, и он поспешил тут же переехать в другой район, чтобы не подлетать к нашей больнице больше на пушечный выстрел.

– И я его хорошо понимаю.

– Так вся больница его понимала… А вообще, я это всё к чему тебе рассказываю. К тому, что у одиноких старушек всегда что‑нибудь да болит. А если прислушиваться к каждому «оху», можно такого надиагностировать, – она вздохнула, теперь уже серьёзнее, – А с другой стороны… Старые, больные люди, всем нам их по‑человечески жалко. Мы же не звери бездушные в конце концов. И вот ты вроде понимаешь, что всё это – недостаток внимания, однако стоит только это внимание к ним проявить, по‑доброму как‑то с ними обойтись, так они усядутся к тебе на шею, свесят ножки и будут подгонять тебя скрученными панталонами. Скажи, ну что за люди, а?

Она потрепала истории болезней, но видно было, что мысли её от этих бумажек сейчас очень далеки.

– Это ты просто тут новенький, свежая кровь. А мы‑то уже все через это проходили. Да не один раз. И лучше ты поверь нашему опыту, чем испытывай это всё на себе… Будешь равнодушен – будет совесть грызть, а будешь ласковым, заботливым, так они тебя запрягут, сверху сядут и поедут. А когда надоест быть рабочей лошадью, и ты скажешь: «Извините, но это в мои обязанности не входит», так они тебя вдвойне виноватым будут считать, и совесть будет грызть ещё сильнее. Чрезмерный альтруизм до добра не доводит… Люди редко когда говорят «спасибо».

– Какая‑то мрачная перспектива, – невесело усмехнулся парень, но спорить не стал.

А просто закрыл глаза. И подумал в очередной раз, как же так получилось, что он вообще во всё это вляпался…

Вот, Вера – старшая медсестра терапевтического отделения Небесно‑парковой районной больницы № 23 – совсем другое дело. Это была милая женщина, уже не молодая, и видно, что многое повидавшая. Наверное, каждая проседь в её волосах – это целая история. И даже потрёпанные коричневые крылья, пропахшие гипохлоридом и йодом, могли многое рассказать о жизни и работе их владелицы. Вера была чуть полновата, но не настолько, чтобы это было чересчур заметно, или мешало ей. А самым заметным в её образе были яркие, карие глаза. Она рассказывала, что её покойный муж написал этим глазам в годы супружества не одну поэму. Добрая и немного сердобольная, но с твёрдым характером, Вера вообще прекрасно вписывалась во всю смысловую картину этой больницы. Не то что Макс…

Ему было двадцать один. С забитой татуировками рукой и вечно взлохмаченными волосами, он был и свободным художником, и санитаром в больнице на полную ставку. Все его друзья и одноклассники по спецшколе с медицинским уклоном давно уже были на четвёртом курсе медицинского университета. А кто единственный из всего класса так и не смог поступить, угадайте? Да, именно Макс. И хоть в мечтах были великие открытия, спасённые жизни, излеченные болезни, на деле же он попался на вымогательства внимания старой склочницы. И как опростоволосившийся ребёнок не хотел в этом признаваться.