Кукольный дом. Колдуны по ночам варят зелье, смешивая страх и веселье

Фуникулёр заехал в тоннель и остановился‑ прибыл в место назначения. Митька молча встал и подал Ксене руку. Он так и молчал, пока они не вышли на извилистую асфальтированную улицу, с которой открывался живописный вид на ярко‑синее море и город. Обочина улицы обрывалась в покатый зелёный холм с растущими кое‑где искривлёнными соснами, выглянувшее солнце ласкало лучами складки холма, покрытые изумрудной мягкой травой. Здесь же, чуть ниже дороги, располагалась площадка с какими‑то ржавыми турниками и лесенками, облезлой деревянной скульптурой кота‑Баюна и загаженной, исписанной баллончиком избушкой на курьих ножках. Митька решительно повёл Ксеню за руку на площадку, присел на турник, отпустил её, достал из кармана пачку сигарет и закурил. Ксеня поморщилась, стоя рядом. Митя выпустил дым из ноздрей, как какой‑нибудь китайский дракон, и мрачно сощурился на город, раскинувшийся внизу.

– Ну и?.. Откуда ты знаешь, что я ничего не помню в тот год детства, ты расскажешь? Ленка это рассказывала, что ли?

– Ленка? Какая Ленка? Ааа, Еленка. Да не‑е. У моих сестёр то же самое. И у Морганы, и у Златы. Да вот только не сёстры они мне никакие.

– То есть?..

– Да ты сядь, Ксень. Я вижу, что ты не такая как они, но ты из их породы. И все равно я тебе верю почему‑то. Ты какая‑то.. Ну, не как они. И ты сама не знаешь, что с тобой… Тут у нас что‑то странное творится, и я и сам не знаю, что. Рассказать никому не мог. Эти две стервы, они молчат в тряпочку, от них ничего не добьёшься, и прихвостни их такие же, Лыка с Архипом. А кому рассказать, не поверят, за больного примут. Даже Лильке не могу рассказать. Да только не могу я больше… Мне надо самому понять, что я не больной, что реально это.

– Излагай‑ сказала Ксеня.

Митька ещё помолчал, посопел, пощурился вволю, а потом начал хриплым голосом своё повествование, прерываясь на затяжки.

– Я хоть и малой был совсем, два года мне было тогда, но помню я, хоть и говорят, что в этом возрасте не могут дети ещё помнить, а я помню, вот хоть режь! Что была у меня старшая сестра всегда, Ритка.. Маргарита.

– Как старшая? Я думала, вы погодки.

– Она младше на два года. Но ты слушай сначала! Ну так вот… Я помню само это ощущение, что есть она у меня. Потом она куда‑то пропала и все плакали. И вдруг в какой‑то момент у меня появляется младшая сестра, младенец, её зовут Ритка! Мы с мамой и бабушкой уезжали куда‑то, и вот там.. Они её где‑то взяли, младенца, говорят‑ вот, младшая сестра у тебя родилась. Но я‑то помню, что мама не была беременная. Они, наверное, думали, что я малой и не пойму ничего. Но я помню… То есть тогда ещё, конечно, я не думал о том, что мать должна была ходить беременной. Просто помню точно, что всё это время она была худой, как всегда. И ещё точно помню, что сестра была! Причём она была большая уже, намного старше меня. Ну, то есть мне было два, а ей лет пять, вот как‑то так..

– Может, твоя сестра умерла, а мама удочерила с горя младенца? Взяла из детского дома? – помолчав, спросила Ксеня.

Я тоже так думал. Но эта Ритка одно лицо с той, которая исчезла. Конечно, я был малой, но я точно уверен, что так и было. Расспрашивал бабушку, но бесполезно. Кстати, мы на этой Змеёвке жили. Так что там и правда живут тёмные личности, наша семья одна была там нормальной. Я‑то знаю… И Злата появилась у дяди Сережи тогда же! Я так думаю. Мамина сестра была дядь Сережина жена, и у их две дочки – старшая Жанка, ей сейчас восемнадцать лет, ну и Зло. Златка, в смысле. Кликуха у неё Зло. Она самая свирепая девчонка в школе. Тётя Алёна пропала без вести, как и наша мама. Отца у нас не было, попали в детский дом. У бабушки даже паспорта нет. Ритку, то есть Моргану, удочерила семья священника, Флёровы. Это старинная поповская фамилия такая. Она и не помнила, малая была. Зато я хоть и смутно, но помню. А потом они её в эту школу сдали, а потом и вовсе от неё отказались, вот тогда она и пропала. Я хочу докопаться. Может, это они причастны.

– Слушай, давай пока вернёмся к младенцам. Похоже на то, что их клонировали. Но клон тоже надо выносить и родить, на это нужно девять месяцев, а твоя мать не была беременна, говоришь. Значит, их родил кто‑то, суррогатная мать.

– Нет. Времени слишком мало прошло между смертью сестры и появлением этих двух младенцев.

– Ты же не мог этого точно помнить в два года.

– Да я по ощущению помню. Если бы прошло девять месяцев, то мне было бы около года, когда Ритка пропала. И тогда я бы точно не смог её помнить. А так я помню. Она со мной в комнате жила, и вдруг бац. Все плакали, я это помню.

– А похороны? Ты не помнишь?

– Да так.. Вроде нет.

– На кладбище же должна быть её могилка, раз она умерла, и настоящей Златы тоже.

– Ну да. Только попробуй найди, и неизвестно, на каком кладбище их хоронили. И смысл в этом? Я знаю, что они были, мне это не могло присниться.

– Ну я бы порылась на кладбище, в подтверждение этой гипотезы. Пристала бы к бабушке так, что она не отвертелась бы…

– Бесполезняк. Она жёсткая, пошлёт подальше, ведьма…

– Слушай, у всех бабушек есть альбомы со старыми фотками. Нужно порыться и найти.

– А что, можно. Ты пойдёшь со мной к бабке?

– На Змеёвку?

– Ну.

– Да, а почему бы и нет? – поколебавшись, ответила Ксеня. Ей было страшновато, но любопытство перевешивало.

– Отлично. Будешь её отвлекать, чай‑май там, она это любит, а я в это время пороюсь.

– Так, с этим ясно, а теперь скажи, откуда ты знаешь, что я ничего не помню до семи лет?..

– Да оттуда, что у Ритки так, и у Златы так. Они обе исчезли на год, когда им было примерно по 7 лет, сами пришли и ничего не помнили. Вот ровно с того момента, как исчезли. И ещё было странное кое что. Ритка накануне того дня, как ушла, она с велосипеда навернулась. У неё такие драные царапины длинные были по руке. Я помню. А когда она через год заявилась‑ точно такие царапины были. Но такого ж не может быть, уж за год царапины затянулись бы.

Ксеня долго молчала, живот у неё стянуло тугим холодным узлом. Что, если это правда.. И Ксеня тоже умерла, а потом вдруг ожила и вернулась, уже не будучи собой?.. И её провал в памяти‑ вовсе не травма головы, как говорят родители, а именно такой же таинственный уход?.. Этого не может быть.. Но сколько совпадений.. И Ксеня всегда чувствовала, что и родители, и бабушка, и даже Ленка её побаиваются!.. Необъяснимо, но факт. А что, если всё‑таки родители за её способности видеть вещие сны и предугадывать будущее просто‑напросто пихнули её в дурку?.. Это интернат для умалишенных.. Нет, уж лучше пусть это воскрешение окажется правдой, что я зомби, чем то, что родные родители предали меня… И не может это быть правдой с дуркой, ведь не могут же двое людей сойти с ума одинаково, твердить одну и ту же историю… Митька не мог знать о провале памяти, только если Ленка не рассказала. Но в предательство сестры тоже не хотелось верить.