Летопись Филларии. Затмение трёх Лун

Девушка еще силилась вырваться из живой темницы, вдохнуть свежий воздух, но силы ее стремительно покидали. Падая, она услышала уже знакомый дерзкий голос, но уже менее грубый:

– Ну, что за дуринда?! Тебя же затопчут…

И перед ней появились ярко‑синие глаза, пронизывающие ледяным холодом.

***

Мали услышала голоса: хриплые и звонкие, но все мальчишеские. Голосов было четыре… нет, пять. Среди них один принадлежал Ледяному, теперь он звучал совсем звонко, а не так хрипло, как при первой встрече. Второй был больной, простуженный, и каждая его фраза прерывалась мучительным кашлем, очень похожим на кашель от не долеченной Северной лихорадки. Мали проболела ею в детстве, и теперь ни с чем не путала ее симптомы.

Третий голос звучал грубо, и все слова казались прерывистыми, словно говорящий бил молотком, вколачивая гвоздь в доску. Четвертый голос отличался неторопливостью, будто его обладатель философ и обдумывает каждое слово, совсем, как Крилавин. А в пятом сквозила нотка ворчливости, приправленная хроническим недовольством всем окружающим.

– … нам самим не хватает! – сказал Ворчун.

– Едва хватает, – нравоучительным тоном поправил его Философ. – Но если кое‑кто будет меньше жрать, того и глядишь лишние килограммы уйдут.

– Это не лишние килограммы, – отозвался Грубый, – а естественный запас. И вообще, у меня фигура такая: коренастая.

– Щекастая у тебя фигура! – рассмеялся Простуженный и тут же зашелся приступом сильного кашля.

– А вот нечего оскорблять других, – хмыкнул Грубый. – Так от лихорадки никогда не вылечишься.

– Ага, не вылечусь, заражу тебя и мы вместе подохнем.

– Крипт… – буркнул обзывательство Грубый.

– Заткнитесь все! – вдруг рявкнул Ледяной.

Мали сжалась от ужаса. Она и не представляла, что человек способен настолько зычно кричать. Остальные завозмущались, интересуясь почему их затыкают, и Ледяной добавил:

– Она очнулась.

От этих слов у Мали по коже, словно бешенные клопы пронеслись. Разозленная, она резко села и обнаружила, что находится в темном помещении без окон. Единственным источником света была чахленькая лампа.

«Кажется, даже не магическая, а самая обыкновенная, крайтовая».

Суховатый с кислинкой запах низкосортного крайта расплылся по комнате плотным облаком, и проникал в легкие с каждым вздохом.

Насколько видела Мали, при таком плохом освещении, в комнате стояло семь или восемь кроватей самого разного вида, и больше ничего. Здесь была длинная одноместная кровать, двухъярусная стандартного размера, двуспальная и с широкой позолоченной спинкой.

Мали сидела на кровати с балдахином, а вокруг нее собрались четверо парней, не считая Ледяного. Самый плотный, явно был Грубым, его лицо напоминало свеженький кирпич с острыми, еще не осыпавшимися краями. От этого он казался старше и выглядел почти, как взрослый мужчина, но Мали решила, что всей компании лет по пятнадцать‑восемнадцать.

Парень, который стоял ссутулившись и обхватив себя за плечи, имел болезненный вид и такой раскрасневшийся нос, что это было заметно даже при плохом освещении. Разумеется, это был Простывший.

Миловидный парень, больше похожий на мальчика, в очках квадратной формы и в широкополой шляпе, скорее всего, был Философом.

Плотный мускулистый парень со сдвинутыми бровями и не довольным видом – Ворчун. Его лицо очень хорошо сочеталось с голосом: презрительное, нахмуренное, недовольное.

Стоящий рядом с ним Ледяной неожиданно показался симпатичным. Хотя на таком контрасте любой бы выиграл.

– Где я и что вам от меня надо? – потребовала ответа Мали, уверенная, что ее похитили и каким‑то образом хотят получить выкуп.

– Да что от тебя получить‑то? – усмехнулся Грубый. – Кожа, да кости. Даже суп не наваристый получится.

Он с горяча махнул рукой и отошел от кровати с балдахином, затерявшись в затененном до черноты угле комнаты. Испуганная Мали дернулась было к своим припрятанным травкам, но вовремя поняла, что не знает где ее вещи. А если бы и знала, то не успела бы или воспользоваться.

– Я закричу, – уверенно объявила она и открыла рот, чтобы привести свою угрозу в действие.

Ее остановил смех Ледяного: громкий, с хрипотцой. Он смеялся, задрав голову, так, будто ему рассказали отличную шутку, только еще дольше и громче.

– Ой, прости, – наконец, наржавшись, он оттер глаза и качнул головой, будто хотел по‑быстрому убедиться, что его глупая шапка не упала. – У меня дурацкий юмор, и иногда я сам удивляюсь, когда реагирую на какую‑то ерунду. Хотя… – он чуть склонил голову к плечу, оценивающим взглядом пробегаясь по всей Мали. Целиком. Без исключения. – Ты же не думала, что мы действительно хотим тебя съесть? Надеюсь, подумала, иначе шутка потеряет очарование, и мой смех будет выглядеть идиотским.

Философ покосился на Ледяного.

– Он итак идиотский.

С каждым их словом Мали накрывала все более сильная паника. Она с трудом сдерживалась, чтобы не заметаться по комнате в поисках выхода. Ее трясло так сильно, что она слышала клацанье собственных зубов. И все же она старалась не показывать своего страха. В конце концов, именно достоинству учила ее матушка с самого детства.

Ледяной слегка смутился и закашлялся, будто только для того, чтобы отвлечь внимание слушателей от обидного комментария.

– Ладно, хватит болтать, – заговорил он, отстранив Философа во второй ряд. – Милая девушка решит, что мы представляем опасность и от нас лучше держаться подальше.

Мали посмотрела на него максимально строго, хотя не была уверена, что у нее получилось или, что в темноте кто‑нибудь заметил ее старания.

– Я уже так решила, – выдала она.

– Ха! – то ли кашлянул, то ли усмехнулся Простуженный. – Мне она нравится. Я говорю свое «да», – и ушел к двуспальной кровати.

Завалился там и накрылся толстым одеялом с головой. Уже через несколько секунд оттуда послышалось его размеренное сопение.

Философ поправил квадратные очки, и луч света от лампы красиво блеснул на чуть выпуклых линзах.

– Мое «да» было изначальным, но я сомневаюсь, что девушке будет интересно.

– Что происходит?! – вскинулась Мали, встала с кровати и рассерженно топнула ботинком по полу. – Почему мне никто не отвечает?

Никакого эффекта ее показная злость не произвела.

– А мне плевать, – заявил Ледяному Грубый и утопал к двухъярусной кровати, бормоча: – Если вам так хочется, делайте, что хотите, только меня не вмешивайте.