Лилия

– Ни слова больше! – яростно возопил отец и так строго посмотрел на меня, что сердце моё неприятно сжалось, предчувствуя недоброе. – Слава небесам, всё чудом обошлось! И мы больше не будем испытывать судьбу. С этого дня ты сидишь в своей каюте. Лишь только мы причалим в порту Шторма, ты сойдёшь на берег и отправишься прямёхонько в родимый дом. И, я клянусь, больше ноги твоей не будет на борту «Отважного»! С этой минуты в вопросах твоего воспитания я целиком и полностью полагаюсь на мадам Шногл.

– Господин, я вас не подведу, – мгновенно надувшись от гордости и ощущения собственной значимости, пропищала женщина.

– Но папа… – не веря своим ушам, запротестовала я.

– Молчать! Отправляйтесь в свою каюту, юная леди. И хорошенько поразмыслите о своём поведении. Подумать только, тебя могли утащить на дно склизкие морские твари…

– Лучше бы уж утащили… Всё веселее, – пробурчала себе под нос я, вылетая из отцовской каюты.

– Ничего, мисс Лили. Вы скоро поймёте, что куда интереснее заниматься домашними делами. Интереснее и безопаснее… – поучающим тоном произнесла няня Тафита, следуя за мной по пятам.

Я протяжно застонала. Хотела бы я убежать от неё, но тяжёлые складки мокрого платья облепили ноги и мешали идти. Я раздражённо дёрнула ткань подола. Боже, ну отчего моя жизнь настолько непомерно тяжела и бесцветна, прямо как это промокшее насквозь платье??

 

Видимо, в этот раз я действительно сильно провинилась, поскольку, едва «Отважный» причалил в родном порту, меня в сопровождении няни тут же отправили в отцовское родовое поместье, где я провела всё своё детство и, кажется, теперь проведу и юность.

Месяц я просидела запертая в своей комнате, наблюдая из окна, как на приморский городок медленно и неумолимо наваливается пришедшая из‑за сумеречного моря зима. Улочки и дома, покрытые мерцающим на солнце снегом, скованные морозным оцепенением, наспех украшались гирляндами. Горожане так торопились, словно от этих разноцветных лампочек напрямую зависела их жизнь.

Спустя месяц отец, не умевший так долго хранить обиду на своё единственное чадо, сам пришёл мириться. Остановившись на пороге двери и не решаясь зайти, осмотрел мою комнату. Стены в ней были завешаны полками и заставлены книгами, которые мы вместе привезли из бесконечных путешествий. Отец криво улыбнулся. Кажется, снова пришёл к мысли, что его дочь вся в отца, а значит, злиться на неё – это всё равно что злиться на самого себя.

– Граф и графиня Стольмские устраивают бал на будущей неделе, – примирительно начал он.

– Как‑то рановато. Рождество только через месяц, – не отрывая глаз от книги, равнодушно отозвалась я.

– Возвращается их старший сын Августос. Срок его службы при дворе окончен.

Отец замолчал, ожидая моей реакции. Я упорно делала вид, что крайне заинтересована чтением. На самом же деле мне уже давно до чёртиков наскучило сидеть в комнате. Хотелось выйти на улицу, побегать по заснеженным тропинкам, посмотреть на сонное зимнее море, встретиться с подружками, наконец. Поэтому, хотя балы меня мало интересовали, сейчас я бы согласилась даже на это пресное, пропахшее нафталином мероприятие, лишь бы вырваться из своего заточения. Но я не спешила показывать свою радость. Я знала, что если совершу подобную ошибку, то этим дело и закончится, я буду жить от бала до бала, а между – сидеть в своей комнате. Нужно дать понять отцу, что мне нужно больше и я так просто не сдамся. Да, я до сих пор не чувствовала своей вины за ту выходку на корабле и хотела, чтобы отец пожалел о том, что запер меня здесь. Но моя абсолютная уверенность в том, что я смогу выйти победительницей и из этой ссоры, изрядно поблёкла, едва я услышала следующий вопрос.

– Помнишь Августоса? – вдруг спросил отец. – Вы виделись пару раз…

– Когда мне было три? – наугад сказала я, сразу поняв, к чему отец клонит. Мало ему было лишить меня свободы, так он снова заводит эти свои разговоры о замужестве. Немыслимо! Моё расчётливое самообладание как ветром сдуло. Трудно оставаться равнодушной, когда на кону твоё будущее.

– Нет, лет пять. Он тогда приезжал к родителям на каникулы, – воодушевившись моим вопросом, сообщил папа.

– Нет, пап, не помню, – закрыв книгу, сухо оборвала я отцовскую речь.

– Ну вот как раз и вспомнишь. Сходи с мадам Шногл в ателье, чек я ей уже выписал. Пусть тебе сошьют что‑нибудь по последней моде. Похвалишься перед подружками.

– И Августосом, – добавила я, с укоризной посмотрев на отца. – Папа, ты опять за старое??

– Ничего подобного. Я не настаиваю, – отмахнулся отец и, наконец переступив порог, зашёл в комнату. Прошёл к окну и, облокотившись о подоконник, задумчиво уставился на открывшуюся взору панораму заснеженного города. – Я не настаиваю. Но если между вами проскользнёт искра… Почему бы и нет. – Оторвавшись от сказочного пейзажа, отец посмотрел на меня затуманенным надеждами взглядом и улыбнулся.

– Ну, это вряд ли, – встав из‑за стола и скрестив руки на груди, насупившись, уверенно заявила я.

– А это, дочь моя, одному только небушку и известно.

 

Как бы я ни была возмущена намёками отца, но свежий морозный воздух, прохладными ладонями касавшийся сейчас моего розовощёкого лица, быстро выдул из моей головы все роящиеся там невесёлые мыслишки. Гулять по городскому рынку, уже украшенному к Рождеству, было невообразимо приятно, и я невольно улыбалась, легко шагая по хрусткому снегу, и напевала себе под нос смешные портовые песенки. Прямо как в старые добрые годы детства!

Чуть впереди торопливо семенила озабоченная будущим балом мадам Шногл. Она сурово оглядывала лавки торговцев и сетовала на то, что в нашем захолустном городишке вряд ли найдётся что‑то, способное удивить или хотя бы удовлетворить вкусы вернувшегося из столицы графа Стольмского.

– А вам, мисс Лили, не мешало бы прекратить эти глупые ужимки с дурашкой Бони. У той ни приданого, ни разума. Вся в отца. Какой уважающий себя купец на старости лет возьмётся шить сапоги? – всплеснув руками, осуждающе прицокнула языком мадам Шногл.

– Это честный труд, который, кстати, приносит неплохие деньги, – с интересом оглядывая прохожих, сообщила я и радостно взвизгнула, разглядев стоящую у лавки с конфетами ту, о ком так нелестно отзывалась няня, – свою лучшую подругу Бониэль Кокрок! Светловолосую голубоглазую улыбчивую Бони.

– Подруженька! – Подскочив к девушке, я обняла её и не сразу заметила, что Бониэль протестующе пищит и вырывается из моих излишне пылких объятий.

– Что ты творишь, Лили?! Прекрати! Сейчас же прекрати…

Растерявшись, я разжала руки и отступила на шаг назад, пытаясь понять, что это за необычная реакция.

Взгляд мой скользнул по девушке, поспешно оправляющей помятую одежду и выбившийся из причёски локон. Видеть такое было весьма… странно. Бони, моя родная подруженька, можно сказать, моя сестричка… выглядела абсолютной незнакомкой. Аккуратно уложенные локоны светлых волос, шляпка, приколотая сбоку, подбитое чёрным мехом дорогущего соболя пальто. И накрашенные помадой губы!

Мы не виделись всего‑то… сколько? Месяца три? Да, точно, два месяца в плавании на «Отважном» и месяц в заточении дома. И такие разительные перемены?