Линия жизни
Тяготило и то, что многие из выживших превратились в калек и инвалидов, изначально не имея для этого никаких предпосылок. Каждое утро они просыпались и бежали играть, смеяться и радоваться. А потом, – раз, и вся жизнь потерпела крах. Как же это было страшно и несправедливо.
Шоком стало то, что в радиоактивной зоне отчуждения до сих пор живут люди. Люди и радиация, – как это было возможно? Оказалось, очень даже возможно. На сайте приводились данные о том, что постоянными жителями Чернобыля являются работники зоны атомной электростанции и местные жители. Чем конкретно занимались работники зоны, кроме того, что добровольным образом получали регулярное облучение, я не поняла, а вот местными жителями заинтересовалась.
Оказывается, что помимо Чернобыля и Припяти волна радиации накрыла еще несколько десятков деревень и населенных пунктов. Почему я не интересовалась этим раньше? Ведь оказалось, что эта катастрофа была еще больших масштабов, чем я себе представляла. К примеру, чиновники рапортовали, что весь радиоактивный материал четвертого реактора ЧАЭС находится под бетонным саркофагом, и скромно умалчивали о том, что он неумолимо разрушается. Оказывается, над ним необходимо установить новый саркофаг, а на это необходимо несколько десятков миллиардов рублей.
Скромно умалчивался и тот факт, что некоторые люди после того, как улеглась вся шумиха, вернулись тогда в свои дома и благополучно там проживают до сих пор. Я умилялась, глядя на стареньких бабушек в платочках, плакала, когда читала, что многие из них уже умерли от старости, и поражалась, что на момент интервью они были такими бойкими и жизнерадостными, а теперь вот и их не стало…
Удивительное это место – зона отчуждения. Кажется, что время там остановилось. Фотографии тех мест дают четкое представление о жизни людей в то далекое советское время. Дома, улицы, парки и площади, – когда – то они были наполнены жизнью. Один парк в Припяти, вообще, имел положение ни разу не посещавшегося – его готовились открыть к 1 мая 1986 года. Не успели…
Многоквартирные дома и деревянные избенки, дома культуры и столовые общепита, брошенный транспорт и песочницы во дворах, – не важно, что это было, – но все имело статус: «сделано в советском союзе». Представляю, какая ностальгия мучила тех людей, что тоже были родом из СССР… Странно было видеть, что в наше время со всеми достижениями и благами цивилизации где – то был законсервирован целый пласт другой жизни. Той, которой мы все когда – то жили. Той, что у многих осталась только в памяти…
– Мать, ты чего? Плачешь, что ли? – я, быстро поморгав, обернулась на голос и увидела, что в приоткрытую дверь наполовину всунулся Иван. Удивление на его лице граничило с испугом.
– А ты чего здесь? – спросила я.
– Ну ты даешь! Я вообще – то тут на работе! – покачал он головой и, прикрыв за собой дверь, все – таки зашел в кабинет. Усевшись напротив, потребовал: – Рассказывай!.
– Что рассказывать?
– Почему ты слезы крокодильи льешь, рассказывай. Дома что – то не так? – взяв мои сигареты, Иван глубоко затянулся. Странно, но, когда я начала курить, с его стороны не последовало ни одного вопроса.
– Да нет, дома все нормально… Вот ты мне скажи, Вань, ты что – нибудь о Чернобыле слышал?
Иван выпустил колечко дыма, и одарил меня взглядом типа «о, да тут клиникой попахивает…».
– Да я не об этом! – отмахнулась я. – Ты что – нибудь о том, что там после взрыва происходило, знаешь?
– А что там происходило? Пол страны перетравили, пол планеты перегадили, а над реактором хоть и возвели саркофаг, но он все – равно продолжает фонить.
– А я вот ничего этого не знала…
– И что? Теперь узнала, и слезы сидишь льешь? Ну, ты, мать, точно двинутая!
– Так ведь жалко…
– Жалко. А толку – то? Если бы с этим могли что – то сделать… Относись к этому проще. Слышала выражение: «То, что нет возможности исправить, не стоит и оплакивать»?
– Слушай, Ваня, я и не знала, что ты такой сухарь!
– Я не сухарь. Я, когда «Чернобыльскую молитву» прочитал, тоже, не хуже тебя, чуть слезы лить не начал. А потом ничего, отпустило.
– Что за «Чернобыльская молитва»? – кажется, я на такое не наталкивалась. Или у Дашки ее вообще нет?
– Да книжка одна. Непосредственная участница событий написала. Предсмертная исповедь, так сказать.
– Правда, что ли? – я подалась вперед.
– Может быть и не правда. Мне ее сестренка подсунула. «На, – говорит, – Ванька, почитай. Чтобы у тебя охота на жизнь жаловаться навсегда отпала». Я и почитал.
– И что? Отпала?
– Тьфу – тьфу – тьфу, – поплевал Иван, стуча по краешку стола.
– Слушай, а ты знал, что неофициально в Чернобыльскую зону можно на экскурсию съездить? – понизила я голос. Однако, на Ивана моя таинственность впечатления не произвела.
– Почему неофициально? Я слышал, что даже такой журнал как Forbes признал зону отчуждения суперэкстравагантным туристическим местом. Якобы там можно отдохнуть и посмотреть на то, чего больше нигде нет.
– Вот ненормальные.
– А что «ненормальные»? Кто – то на таких ненормальных неплохие бабки делает. И называют их, между прочим, не таким словом некрасивым, а вполне себе даже звучным: сталкерами… А про Чернобыль теперь, вообще, все трубят кому ни лень, – закинул Иван ногу на ногу, а я опять подумала про себя, что я звуков этих труб и не слышала. – Чудесами всякими заманивают. Что ни год, то новое чудо. Про церковь ихнюю слышала?
Конец ознакомительного фрагмента
