Ложь

– Сейчас отца позову, – не зная как реагировать дальше, срывающимся голосом произнесла Валентина Степановна. – Он тебе объяснит.

– Бить будет? – Лиля повернулась, и опустив босые ноги на пол, нащупала под кроватью тапочки, встала, взяла из корзины персик, откусила и сморщившись выплюнула кусок. – Пусть бьёт, мне пофиг.

– Господи, что же с ней случилось…, – глядя вслед вышедшей из комнаты дочери грустно сказала Валентина Степановна. – Была же девочка как девочка. А сейчас… Мама, вы только посмотрите на неё.

– Я и говорю – пороблэно.

Так в бесконечной и бесцельной борьбе прошёл год. Ничего не подействовало на Лилю: ни уговоры, ни угрозы, ни слащавые увещевания. После каждой новой попытки достучаться до дочери, становилось только хуже, она ещё больше замыкалась внутри себя и отдалялась, а совместное проживание становилось невыносимым, приносящим почти физическую боль всем участникам этой семейной драмы. То что драма вовсе не семейная Валентина Степановна поняла лишь после того как случайно встретилась с бывшей Лилиной классной руководительницей, которая и открыла глаза матери на реальную причину проблемы дочери.

– И это всё из‑за любви? – не поверила поначалу мама.

– Я тоже посмеялась, когда мне Таня рассказала об этом. Но оказалось, что всё настолько серьёзно, что нужно было срочно что‑то делать. Вмешиваться…

– А почему вы не вмешались? Почему мне ничего не рассказали тогда. Об успеваемости беспокоились? Вам главное показатели? А то, что девочка пропадает…, – Валентина Степановна отвернулась и заплакала.

– У меня таких двадцать пять человек в классе и у каждого свои проблемы, – строго парировала Раиса Олеговна. – Вы дома разве не заметили, что Лиля совсем другой стала? Не расспросили её?

– Мы на работе с утра до ночи…

– Вот видите, а обвиняете меня.

– И что же нам делать теперь?

– Мне трудно советовать, у меня нет своих детей, – учительница понурила голову, – да и любви такой не было никогда…

Валентина Степановна, услышав это, повернулась, подошла ближе и крепко обняла Раису Олеговну. Они ещё немного поплакали, думая каждая о своём и разошлись, чтобы никогда больше не увидеться. Так закончилось детство Лили Зайцевой, её дружба и её первая, и как она тогда считала, последняя любовь.

 

…Она снова не нажала на кнопку Enter на клавиатуре, размяла затёкшие пальцы, сжимавшие мышку и оттолкнулась от стола. Кресло покатилось назад, проскрипев пластмассовыми колёсами по исцарапанному паркету и упёрлось спинкой в стену, оставив на ней очередной чёрный след… Через пару минут экран компьютера погас и в его чёрном глянцевом зеркале отразилось её лицо… Две глубокие борозды, тянущиеся от носа, рассекали одутловатые щёки, второй подбородок нависал над изъеденной морщинами шеей, а седые жирные волосы с посеченными концами были стянутые в тугой хвост… Довершали картину полные грусти глаза, которые прятались за толстыми стёклами очков, вышедших из моды лет тридцать назад.

3

– Итак, что мы имеем, – задумчиво произнёс капитан Санин, откинувшись на спинку кресла, – женщине было около тридцати лет, явно одинокая и об этом говорит не только отсутствие кольца на безымянном пальце, но и выводы экспертов, которые уверяют, что половых контактов у неё не было по крайней мере несколько месяцев. Не дешёвая одежда и обувь, дорогие украшения – это как подтверждение того, что она имела неплохой доход, позволяющий делать такие покупки. И что это не было ограблением.

– А может всё‑таки подарки? – перебила размышления шефа Маша.

– Повторюсь – половых контактов не было давно. Где всё это время был этот щедрый даритель?

– Дарил раньше, а потом видимо поссорились.

– Всё это, милый мой младший лейтенант, предположения и домыслы. Нужны факты. Что‑то есть интересное в сводках о пропаже людей?

Маша открыла папку и разложила на столе бумаги.

– Есть пять исчезновений по области, подходящих под наше дело.

– И все пять не раскрыты? – поинтересовался капитан.

– К сожалению.

– Как хорошо мы работаем, – съязвил он, – продолжай.

– Все подходят по возрасту… И это всё. По тем фотографиям, которые есть в делах, невозможно определить схожесть с нашей подопечной. Остаётся одно – опрос.

– И кто этим займётся? – с улыбкой спросил Санин.

– Могу даже не сомневаться, что ходить по квартирам и выслушивать обидные слова от родственников пропавших, придётся мне.

– С Богом, а я пока ещё разок пороюсь в экспертизе, может что‑то пропустил.

Нет ничего противнее, чем прийти к людям, которые ждали от тебя помощи, а получили лишь отписку, что ничего, мол, сделать невозможно, скорбим, сочувствуем. Своими вопросами их снова придётся вернуть в то состояние, из которого они с таким трудом выбирались, мучить просьбами посмотреть на фотографию трупа. Это вообще за пределами здравого смысла. Но Маша подготовилась. Чтобы не показывать тело, она попросила экспертов сделать выкладку одежды, обуви и украшений. Картинка тоже была не из приятных, но куда лучше чем тыкать в лицо людей снимками с места преступления.

Первое же посещение полностью оправдало неприятные ожидания. Увидев фотографию, женщина тут же упала в обморок, пришлось её откачивать, вызывать скорую, извиняясь и за себя, и за тех, кто безуспешно занимался розыском пропавшей дочери. Идти по другим адресам было просто глупо, тем более могло случиться, что жертва вообще жила одна.

Размышляя обо всём этом, Маша прошла мимо входа в городской парк, где было совершено убийство. Её взгляд остановился на камере видео наблюдения, которая висела на столбе.

– Скажите, а картинку с этой камеры где можно посмотреть? – спросила она у скучающего охранника.

– А вам зачем?

Маша достало удостоверение.

– Младший лейтенант Тюрина. Я веду расследование убийства женщины, которое было совершено в вашем парке.

– Ааааа… Знаю, – расслабился охранник, и приблизившись, почти шёпотом продолжил, – камера эта так, бутафория. Ничего она не пишет. Вы пройдите внутрь, там слева ресторан, вот их камера просто огонь. Ни раз обращались к ним, чтобы всяких засранцев опознать.

В кафе Машу встретили на удивление дружелюбно.

– С радостью поможем, – сказал приветливый администратор, выслушав просьбу, – только нужна бумага от вас на выемку архива.

– У вас есть архив?