Мемуары Ведьмы

– Настой может вибрировать точно так же, как и человеческое тело. Маг готовит зелье здоровой вибрации и даёт его больному человеку. Если человек принимает эти вибрации, то и его тело начинает звучать по‑другому, и в итоге становится здоровым.

– Принимает вибрации… То есть принимает настой? Ты так хотела сказать?

– Можно пить литрами настои и не излечиться, если человек не дал команду своему телу принять целительные вибрации. Принять вибрации – в первую очередь значит поверить в их действие и позволить своему телу услышать их.

Я многое не понимала тогда, и слишком многое на тот момент тяготило своей неясностью. Бабушка всегда старалась ответить на все мои бесконечные вопросы, но я не всегда могла осознать её ответы. Многое так и оставалось для меня словами без смысла с застарелым налётом деревенской мистики.

Мы свернули с широкой дороги, и перед нами предстала длинная улица с одноэтажными чёрными домами, в которых иногда проблёскивали такие же чёрные окна. Лишь одно из них в правом ряду было тускло‑жёлтым. В этом доме кто‑то не спал. Проходя мимо него, бабушка замедлила ход, будто прислушиваясь к звукам, которые могли донестись оттуда; но там было довольно тихо – ни голосов, ни шагов. Вдруг бабушка остановилась, на секунду задумалась и повернула обратно.

– Пойдём спросим, как идут дела, – сказала она мне, но вроде бы и себе тоже.

Я последовала за ней, когда она тихо постучала в окно.

Клетчатая кухонная шторка быстро отодвинулась, и на нас взглянула круглолицая женщина. Бабушка жестом вопросила: «Как ты?» Женщина, завязывая халат под грудью и махнула головой: «Заходи через веранду». Дверь открылась, из дома повеяло теплом. Я ликовала и быстро проскользнула в коридор. Совсем не сразу я узнала нашу клиентку. Она изменилась не только лицом; я неприлично долго рассматривала её огромный живот, который выдавал последние месяцы беременности.

А ещё Ольгу было трудно узнать без угрюмого и надменного взгляда. Нас угощала чаем доброжелательная, спокойная женщина, в глазах которой угадывались смирение и доброта. Исчезло это давящее выражение надзирателя и судьи. Сейчас она виделась мне умиротворённой, и, кажется, даже стыдилась посмотреть лишний раз бабушке в глаза.

– Ты сняла приворот?

 

Глава 4

 

– Да, сняла, баб Валя. Сейчас вспоминаю всё, как в тумане. Будто не я вовсе была, когда это делала, как наваждение какое‑то. Вернуть бы время вспять, да что там уже говорить… – На её глазах проступили слёзы. – Гормоны у меня бушуют – буду плакать много, не обращайте внимания.

– Слезы чистят душу, вымывая из неё всё нехорошее своим потоком. Плакать полезно, вся грязь уходит, – сказала бабушка, погладив пухлую руку Ольги.

– Я весь день тогда думала о том, что сама рассказала вам. Однако смелости снять приворот не хватило. Тем вечером Максим пришёл домой очень пьяный и залепил мне с порога пощечину. Я пыталась укрыться от побоев, но он настигал меня снова и снова. Я закрылась в ванной, через мгновение услыхав, как захлопнулась входная дверь. Умываясь слезами, я боялась, что он вернётся до рассвета и просто убьёт меня. Я продолжила сидеть в ванной, как примерно час спустя, он вернулся. Услышав это, я приблизилась к двери и прислушалась. Было тихо, как вдруг что‑то надо мной громыхнуло, а на голову посыпались щепки. Я упала на пол и подняла взор – в двери торчал топор. В ужасе я отползла к ванной и принялась кричать. Не знаю, слышал ли кто тот короткий звук, что мне удалось произвести на свет, но уже через секунду горло запершило, и мой голос, ровно как в ту первую ночь, пропал.

Ольга коснулась шеи и, помолчав, продолжила:

– Он все рубил и рубил… И что было, если бы он её прорубил, один Бог знает. Но на пятом разе он остановился. «Одумался», воодушевилась я, когда услышала бег босых ног по коридору. Голые подошвы шлепали по воде, а потом… – женщина закрыла лицо руками, словно не верила сама себе.

– Что? – не моргая тихо произнесла бабушка.

– А потом я услышала её смех. Такой задорный. Такой ясный. Я чуть не свихнулась тогда, баб Валя. Он пошел за ней. А я всё сидела, тело моё холодело от ужаса. Не шевелясь я просидела так до утра, пока в прорубленные расселины не пробился дневной свет. Только тогда я решилась выйти. Я отщелкнула засов и выглянула в коридор. В доме никого не было, но когда я взглянула на пол, у меня помутнел рассудок. Все доски были усеяны следами босых ног, выпачканных в грязи и болотной тине. Это не были следы Максима, нет. Тонкие женские ноги, это могли быть только Настины отпечатки. Ноги покойницы прошлись по моему дому. Не находя подобному вменяемого объяснения, я быстро проскочила в другую комнату. Но от увиденного закружилась голова и потемнело в глазах. Предо мной предстала необъяснимая картина, что по сей день является в кошмарах: стены дома, дверные косяки, шторы и потолок были усыпаны отпечатками женских рук. Кое‑где по ним можно было предположить, что ночная гостья цеплялась за шторы, застывала, словно ящерица, под потолком, а затем, невиданной силой прибитая к нему, она ползала на коленях, оставляя за собой жуткие следы от грязной ночной рубашки. Сказать, что мне стало страшно – не сказать ничего!

– Да… Ну, и дела… – протянула ведунья. – А Максим что?

– Разумеется, меня мучил вопрос, где и с кем он. В каком он состоянии и на что способен. Но хочу признаться, что спасение собственной жизни беспокоило меня тогда намного больше. Пожалуй, я впервые поняла, что не имею настоящих чувств к своему супругу. Я не могла продолжать любить его алкоголиком и сумасшедшим. Более того, в тот день меня совсем не беспокоила его судьба. Я решила, что если он не может оставаться прежним, – она замолчала, разглядывая скатерть, – то нам с ним не по пути.

Ольга провела растопыренной ладонью по столу, сметая в край небольшие хлебные крошки так, будто пыталась очистить свою собственную жизнь от ошибок прошлого.