Миланский вокзал
– Ах да, извини… Три дня назад мы проснулись чуть позже обычного, а Дарко все не было. Накануне вечером мы налегали на курево и пиво, так что, наверное, спали шибко крепко… Не знаю, что могло случиться ночью. В любом случае, он никогда вот так не пропадал. Через несколько часов, когда Дарко все еще не вернулся, я начал волноваться. Мы должны были уехать в тот же день в Лигурию, где нас ждали друзья, но я не мог уехать без него. Я потратил два дня на его поиски. Весь район обскакал на своих двоих, у всех спрашивал – никто моего пса не видел. Вообще никто. У меня было предчувствие, что с ним случилось что‑то плохое, поэтому, когда вчера утром кто‑то сказал мне, что заметил мертвую собаку у входа в туннель, проходящий под станцией, я уже знал, что это Дарко. Я и представить себе не мог, в каком состоянии найду его. Боже, как они его обкромсали… Отрезали ему лапы, все четыре. Вспороли его – рана шла от паха до шеи. И… и… – Когда он смог продолжить, глаза его остекленели, а голос прервался. – Они вырвали из груди его сердце.
– Подожди, что? Сердце, говоришь? Ты уверен?
«Это он, это мой объект, он снова это сделал», – сразу же подумал Меццанотте, как только панк начал перечислять раны, нанесенные животному. Но эта последняя деталь выбила его из колеи.
– Да, я уверен, черт возьми! Чтобы вытащить его, им пришлось сломать ему ребра.
«Дерьмо, – подумал Рикардо. – Возможно ли, что это произошло и в предыдущие разы, что это тоже часть его modus operandi[1]?» Это была деталь, которая не всплывала в других случаях, о которых он слышал, и он не обнаружил подобное на единственном трупе, который ему удалось осмотреть лично. Правда, у него было всего несколько мгновений, чтобы сделать это. Но на фотографиях, которые Рикардо снял своим мобильным телефоном, была видна раздробленная грудная клетка кошки, поэтому было более чем вероятно, что ее сердце также было удалено. Он понимал, насколько поверхностны и ограниченны его знания в этом расследовании, при условии что его можно назвать таковым. Кто знает, какие еще полезные подсказки он мог бы получить, если б вышло провести настоящее расследование на местах находок и подвергнуть трупы животных тщательному осмотру?
– Я хотел бы увидеть тело, – сказал он мужчине, которого утешала его подруга.
– Нет. Я уже похоронил его.
– Где?
– Хрен я тебе скажу, коп! Теперь он в лучшем мире, и тебе не выкопать его, чтобы снова мучить.
«Бесполезно настаивать, – размышлял Меццанотте, – он никогда не скажет, даже если я пригрожу посадить его в тюрьму за сокрытие сведений… на что к тому же у меня и права‑то никакого нет. В любом случае, все это не было пустой тратой времени, теперь я знаю кое‑что еще. Во‑первых, он не остановился и продолжает убивать; он находит свою добычу здесь, в этом районе, отвозит ее туда, где может спокойно зарезать, а затем бросает трупы тут и там вокруг вокзала, не особо заморачиваясь тем, чтобы их прятать; более того, он явно хочет, чтобы животных побыстрее нашли. Скорее всего, помимо ампутации лап и четвертования он также удаляет сердца своих жертв. Он отнюдь не увалень: если ловля кошек – не великий подвиг, то похищение крупной бойцовой собаки – совсем другое дело. И он живет поблизости – я бы поставил на это свою голову. Или, по крайней мере, у него есть логово поблизости».
В тот момент Рикардо понял, что есть и еще один момент. По словам Амелии, он начал с мышей, затем перешел к кошкам, а теперь – к собаке. Он не только не остановился, но и стал убивать все более крупных животных. И тут Меццанотте с беспокойством вспомнил о случаях, упомянутых в досье ФБР, – о них он читал во время расследования убийств на кольцевой дороге. Он не мог дождаться конца смены, чтобы вернуться домой и проверить все там, – нужно пойти в отдел и как следует поискать в интернете. Прямо сейчас. Рикардо поспешно попрощался с Шизиком и двумя панками и пошел прочь, не обращая внимания на крики информатора, который требовал свои десять тысяч лир.
* * *
Прислонившись к стене у облупившейся металлической двери с надписью «Зарезервировано для пассажиров первого класса» с пластиковым стаканчиком горячего чая в руках, Лаура с наслаждением вдыхала прохладный весенний воздух. Ей было немного стыдно за эту слабость, но из‑за слишком маленьких окон и гигиены посетителей, которая оставляла желать лучшего, воздух в большом помещении, где располагался Центр помощи, всегда был спертым и тяжелым, и если она время от времени не делала небольшой перерыв на свежем воздухе, то чувствовала удушье.
Лаура пила чай маленькими глотками, кивая в знак приветствия входящим и выходящим людям. К этому времени почти все уже привыкли к ней и не глядели на нее с изумленным любопытством, словно на экзотическое животное, случайно оказавшееся за тысячи километров от своей родины.
Средь бела дня на площади Луиджи ди Савойя не было ничего жуткого или пугающего. Листва деревьев была нежно‑зеленой, которую городской смог еще не успел покрыть своим непрозрачным налетом, окна зданий вокруг сверкали от солнечного света, вокруг было много людей, но до суеты вечернего часа пик было еще далеко. И хотя в тот момент все было светло и спокойно, Лаура больше не могла смотреть на эти места, не чувствуя тревоги и опасения. С тех пор как две недели назад ее чуть не сбил автобус, она снова видела тех же детей, всегда примерно в одно и то же время, в сумерках или сразу после них, и всегда, когда они появлялись, в ее груди взрывалась одна и та же мучительная смесь страдания, боли и печали. Лаура больше не пыталась приблизиться к ним, фактически сразу же поворачиваясь к ним спиной и спасаясь от невыносимой жестокости этих эмоций. Однако если у нее была иллюзия, что будет достаточно избегать этих детей, чтобы выбросить их из головы и забыть то, что она чувствовала при встрече с ними, то она просчиталась, потому что Лаура постоянно думала о них и, кроме того, чувствовала себя виноватой. Хотя они казались такими беззаботными и, вполне возможно, жили неподалеку, у Лауры сложилось четкое впечатление, что эти дети одни‑одинешеньки и предоставлены сами себе. Они могли заблудиться или, может быть, сбежать… в любом случае, вокзал был не местом для них. И даже если Лаура не знала, как связаны двое ребятишек с загадочными эмоциями, которые она испытывала каждый раз, когда видела их – которые, казалось, исходили от них, – она больше не сомневалась, что какая‑то связь все‑таки есть. Это, конечно, не помогало ей убедить себя в том, что с ними всё в порядке и они в безопасности. Нет, они явно в беде, и Лаура не могла просто умыть руки и забыть обо всем этом.
В течение предыдущих дней она пыталась расспрашивать людей. Спрашивала других волонтеров, работников киоска рядом со входом в дорожный туннель, некоторых иммигрантов, часто посещающих площадь, но никто, казалось, не знал их или не замечал. Лорис – который, хотя она была очень осторожна, чтобы не дать ему ложной надежды, продолжал виться вокруг нее, словно маленькая собачка, нуждающаяся в ласке, – посоветовал ей обратиться в железнодорожную полицию на вокзале. Сначала Лаура была озадачена, но чем дольше она думала об этом, тем более хорошей идеей ей это казалось. Бросили их, или они убежали из дома – если кто‑то что‑то и знал, так это полиция.
Однако дети были не единственным источником ее беспокойства. Лаура также беспокоилась о Соне. Больше она ничего о ней не слышала. Розововолосая девушка не звонила ей и не появлялась в Центре после того, как Лаура пыталась убедить ее бросить и наркотики, и бойфренда‑мучителя. Она боялась, что не сможет помочь ей, и это ее очень злило и огорчало.
[1] Образ действия (лат.).
