Мёртвый поводырь

Дорогой ошеломлённая Ксения ни о чём не могла думать, кроме, как о чудесах, происходящих в доме. Нелепые мысли гнездились в голове. «Если Алексей пусть по пустякам, но всё‑таки меня опекает даже с того света, то, чем чёрт не шутит, может, мне попробовать его удержать, во сне сначала, разумеется, а там, кто его знает… надо прежде всего разобраться, почему он от меня так быстро уходит, хотя я вроде бы не скуплюсь на ласки».

Надо сказать, что с потерей мужа в ней исподволь назревало прежде незнакомое болезненное чувство: к благополучным замужним женщинам, как, впрочем, и к женатым самоуверенным мужчинам, которым, словно нарочно, когда они с ней общались, ничего умного не приходило в голову, как с эдакой слащавой улыбочкой демонстрировать свои счастливые супружеские отношения, она стала относиться с плохо скрываемой неприязнью.

Если, к примеру, при ней чей‑то опытный муж просто заботливо укутывал зябко поёживающуюся свою половину, при этом что‑то сюсюкал, а ещё хуже лез к своей жёнушке со слюнявыми поцелуями, она воспринимала подобные телячьи нежности как оскорбление своей личности и в такие моменты испытывала смертельное желание подойти к этим лицемерным голубкам и побольнее их чем‑нибудь огреть. Чего греха скрывать, она испытывала мучительную зависть к женатым и замужним людям, как испытывает её нищий к тем, у кого шелестят в карманах купюры.

Рассуждая с грустью сама с собой о превратностях жизни, Ксения и не заметила, как чуть ли не из‑под носа у неё вынырнула новенькая шикарная иномарка; в испуге она шарахнулась в сторону, а мордатый водитель погрозил ей волосатым кулаком.

– Куда, бабка, прёшь! Слепая, что ли!

«Вот уже и в бабки записали, поздравляю, подружка! Впрочем, может, этот дурак меня толком и не разглядел».

 

Глава седьмая

 

Чем быстрее текло время после трагического события в доме у Бутыриных, тем чаще в мыслях у Дмитрия Кустова присутствовала Ксения. Как ни странно, но она мало‑помалу стала иметь над ним кое‑какую власть, что его несказанно удивляло, потому что он Бутырину видел всего‑то раза четыре, правда, ещё один раз она ему случайно попалась на дороге, когда он направлялся на работу. Тогда они, столкнувшись в упор, чрезвычайно сконфузились, он, красный и растерянный, даже не успел с ней толком поздороваться, лишь молча неуклюже кивнул, на что она, впрочем, никак не среагировала, а только изобразила на лице не то насмешливую, не то приветливую улыбку. Всякий раз перед сном Дмитрий тщательно разрабатывал план, свойственный всем влюблённым мужчинам, какой бы изобрести предлог, чтобы с ней срочно повидаться. Он мечтал как можно естественнее намекнуть ей о своих чувствах, а там, лелеял он надежду, глядишь, и роман завяжется. « А что если взять и прийти к ней, скажем, с букетом цветов, чёрт возьми, все женщины на это клюют. Конечно, ей, быть может, странно увидеть меня в роли ухажёра, ну а разве мало случаев, когда сыщики закручивают романы с персонажами, так или иначе фигурирующими в уголовных делах». Однако он тут же отверг тривиальный способ покорения дамских сердец. « Ещё, чего доброго, пощёчину мне отвесит. У женщины горе, а следователь амурничать вздумал. К тому же я подозреваю, у неё есть важная причина меня или ненавидеть, или, что ещё хуже, вообще принимать за пустое место. Ведь я так и не нашёл убийцу. И найду ли когда‑нибудь?» От этих мрачных мыслей у Дмитрия появлялось страдальческое выражение на лице, голова будто раскалывалась пополам, вообще он становился вялым и депрессивным. Когда ему чертовски надоедало терпеть адскую боль, он, как ошпаренный, подскакивал с постели среди ночи и долго шарил в тумбочке, где у его запасливой половины находились таблетки от «всего», в том числе, и от «головы».

– Ты что, Димуля, там копаешься? – раздавался из соседней комнаты встревоженный голос жены.

– Да спи ты! – раздраженно отвечал он, отправляя в рот сразу горсть таблеток. На жену он с некоторых пор смотрел как на домработницу, чему она по простоте своей и в силу недалёкого ума не придавала особого значения. До поры до времени, разумеется.

Однажды, когда Дмитрий вернулся с работы, она неожиданно для него завела разговор про Ксению.

– Помнишь, про убийство Бутырина?

– А что? – он живо оторвался от газеты.

– Говорят, что жёнушка его напропалую гуляла, – произнесла она, делая акцент на последнем слове, – и сейчас она кого только к себе не водит.

– Ну и что, что водит, лишь бы за нос не водила, – безразличным тоном сострил он, явно заинтригованный разговором. И тут же не преминул слегка уколоть давно опостылевшую ему супругу.

– Бутырина, согласись, по крайней мере, имеет шарм, другие женщины и рады бы взбрыкнуть на сторону, да никто на них не клюёт.

Беседа с супругой, надо сказать, несколько воодушевила Дмитрия, который по складу характера слыл холериком. Ксения в его распалённом воображении стала теперь, как бы правильно выразиться, более доступной что ли. « Раз бабы болтают, что она слаба на одно место, почему бы и мне к ней не подъехать!» Однако просто флиртовать, что входило в первоначальный план моего героя, он теперь уже не хотел.

– Грубо это, матерьяльно слишком, она достойна большего, да и чертовски охота поэзии, каких‑то возвышенных чувств, например, уехать бы с ней на Чёрное море и провести на лоне природы месячишко‑другой. И потом, почему бы мне, право, не жениться на этой эффектной женщине, – вознёсся далековато он в своих мыслях, запамятовав о главном, что в принципе он уже давно человек женатый.

Впрочем, тому было некоторое объяснение. Дмитрий в силу своей влюбчивой натуры, сколько себя помнит, всегда в кого‑нибудь пламенно влюблялся. В детском садике – в хорошеньких воспитательниц, канюча при этом у них конфетки, в школе – в очаровательных учительниц, в институте – в длинноногих прекрасных созданий. С юных лет он запросто творил разные глупости на этой почве. В школе, когда сдавали экзамен по сочинению, он, вместо того, чтобы досконально раскрыть положенную тему, прямо в тетради настрочил жаркое послание, адресованное симпатичной учительнице, с премиленькой русой головкой и наивными ясными глазами. Письмо было выдержано в духе романтизма, изобиловало сплошь и рядом возвышенными эпитетами в превосходной степени, типа: « небеснейшие глазки твои», « тончайшие и нежнейшие лебединые руки твои», « изяшнейшая жемчужная шейка». После этой шаловливой проделки его вызвали к директору, который потратил на « несознательного элемента» два часа драгоценного времени, вдалбливая в глупую подростковую голову, что влюбляться в учительниц‑ по меньшей мере неприлично, разве мало для этой цели сверстниц.

Когда ему было только 12 лет, ему дико понравилась черноглазая длинноногая девчонка, с пышной каштановой косой, с соседней улицы. Он безбожно врал матери, чтобы добиться поставленной цели, клянча у неё деньги будто бы на подарок учительнице, а сам торжественно преподносил своей прекрасной маленькой даме, в коротеньком платьице, шикарную коробку шоколадных конфет. Однако конфеты быстро таяли, а вместе с этим таяло и расположение со стороны девчонки к нему. Однажды, набравшись храбрости, он объяснился своей избраннице в любви. В ответ коварная обольстительница звонко рассмеялась и обозвала его дураком. Долго ему после этой жестокой выходки не хотелось не только думать о любви, но даже и жить, будучи в состоянии согласно медицинскому термину аффекта; он помышлял, не шутя, руки на себя наложить, но время брало своё. И через некоторое время наш герой, уже повзрослевший, волочился за другой ещё более прекрасной юбкой. Одним словом, любовь, а вовсе не карьера, всегда занимала внимание Кустова.