Мёртвый поводырь

Вздрогнув при воспоминании об этой странной сцене, Ксения взмолилась: « Господи, помоги!» Неверными шагами она подошла к этой картине и стала осторожно приподнимать её. Картина с грохотом полетела на пол, а вместе с ней – она не поверила своим глазам – упал какой‑то увесистый бумажный свёрток. Трясущимися руками она развернула его – и вот они, господи, два миллиона, ровно столько, сколько не хватало на похороны. Значит, лихорадочно думала она, Алексей не зря подозревал, что вскоре умрёт? Но кто же его убийца? Ей было абсолютно ясно, что ничего не ясно, что тут кроется какая‑то зловещая тайна. Докопается ли она когда‑нибудь до неё? Бог весть.

 

Глава третья

 

На сельском заброшенном кладбище мимо внимания любопытной траурной процессии не ускользнул тот поразительный факт, что жена Алексея, чьё тело покоилось в хорошо сколоченном гробу, вела себя как‑то весьма странно. В глазах людей, привыкших, чтобы всё текло по раз и навсегда установленным правилам, Ксения была чуть ли не преступницей. И хотя не время было для разного рода склок, многие, не стесняясь, громко бранили её. « Сука! Прос… а порядочного мужика и хоть бы слезинку выдавила!»

Совсем посторонние подходили к гробу и скорбно, как полагается, вопили, а Ксения стояла молча, как кукла, и даже для приличия не поплакала. Впрочем, на ней было длинное чёрное платье, которое она одевала, когда провожала в последний путь отца, с глухим воротом, с жёлтой застёжкой на спине. Ксения будто одеревенела, всё время тупо глядела в неопределённую сторону. А когда мужа стали закапывать и уже вырисовывался скорбный бугорок, вдова и вовсе выкинула номер. Как ни в чём не бывало она стала медленно расхаживать по кладбищу, как по музею, словно всё происходящее здесь её никоим образом не касалось, и с интересом изучать чужие надмогильные надписи. Люди, задетые за живое, уже стали показывать на неё пальцем, полагая, что с головой у Бутыриной, должно быть, не в порядке.

На самом же деле моя героиня, если хорошенько вникнуть в её тонкую романтичную натуру, была далеко не каменная женщина. Просто она не хотела соблюдать никаких этикетов, а на чужое мнение в эту минуту ей было глубоко наплевать. Конечно, она могла бы запросто выдавить из себя слезу, но слеза та была бы совершенно искусственной, потому что так уж она была устроена, что горе умела загонять далеко внутрь, а если и плакала, то обычно наедине сама с собой, не иначе. Вообще она всегда жила богатым внутренним миром, не желая туда никого впускать, даже самых близких, там, в своих тайничках, она чувствовала себя полновластной хозяйкой, лепила сюжеты так, как ей хотелось.

То, что люди из похоронной процессии так уж сильно якобы убиваются по её супругу, её не очень‑то занимало, она прекрасно знала, что перед ней разыгрывают просто спектакль. Люди, долго не получающие зарплату, – а это в девяностые годы стало повальным явлением по всей России, – просто‑напросто хотели есть, а ещё пить, и, глядя в гроб, с удовольствием видели уже поминальный стол.

«Странно, – с тоской размышляла она, разглядывая покосившийся памятник на чьей‑то заброшенной могиле, – и почему я раньше не замечала, как Алексей меня крепко и бескорыстно любил. Правильно говорят, что имеем, не храним. Впрочем, а разве я была к нему равнодушна?» По молодости у них, на зависть другим, вообще была безумная любовь, как вихрем, закрутившая обоих. И ей, и ему, пребывавшим в её плену, страшно было даже представить, что чувство это, как захватывающая книга, рано или поздно может иссякнуть. И что тогда? Когда они ещё не были женаты, и отношения их строились исключительно на целомудренной основе, он, как сумасшедший, мчался к ней, – а жил Алексей в другом посёлке, – прямо ночью, лишь только затем, чтобы много раз услышать от неё два вожделенных слова: « Я люблю!» Чудак! На память ей пришёл один эпизод, когда они с мужем как‑то хмурым летним днём, взяв с собой пятилетнего сына, отправились на рыбалку. И вдруг небо покрылось внезапно свинцовыми тучами и со страшной силой разразилась гроза; всё кругом сверкало, громыхало, как на войне, мост, по которому они собирались перейти речку, вдруг рухнул, а вода забурлила, превратившись в сплошной мутно‑жёлтый поток.

Она задрожала, как осиновый лист, и хотя не была суеверная, подумала, что это не что иное, как светопреставление. Глядя на её бледное, как полотно, перепуганное лицо, муж весело расхохотался, наверное, чтобы её успокоить; одной рукой он крепко прижал к себе хныкающего сынишку, другой бережно подхватил её и по пояс в воде, осторожно ступая, понёс две драгоценные ноши через бушевавшую речку, и в мгновение ока они очутились в безопасном месте. Как маленькая, ухватившись за его крепкую загорелую шею, она, успокоенная, подумала, что муж у неё, как сказочный великан, сильный, надёжный, и ничего на свете с ним не страшно.

А что если это и есть подлинное бабье счастье? Думала она тогда с трепетом. А те изумительные волшебные дни в солнечной Болгарии, в чудесном портовом городе Варне, куда они, когда им было по тридцать лет, поехали по журналистской семейной путёвке, которую она буквально с боем вырвала. Ей показалось странным, что даже там, средь тёплых райских золотых песков, когда, казалось, вся ослепительно яркая сказочная природа и люди были в одинаковом сладостно томительном ожидании счастья, для Алексея вовсе не существовало ни одной женщины, кроме неё. Другие мужчины сплошь и рядом буквально под носом зорко стерегущих жён умудрялись заводить банальные романы, откровенно подтрунивали над ним, считая его неисправимым чудаком. Когда она беззаботно нежила под палящим солнцем своё гибкое тело, наблюдая лениво, как бестолково суетились доверчивые чайки, как, переваливаясь с боку на бок, как утки, двигались кругом пухлозадые потные пожилые тела, как легко порхали почти обнажённые стройные упругие девушки, кокетничая своей молодостью, а главное тем, что можно порядком порастрясти престарелых своих донжуанов, Алексей со счастливой улыбкой мчался к ней. Как робкий любовник он смущённо преподносил жене то огромную охапку дорогих пахучих цветов, то целую корзину с мороженым.

Он где‑то всё бегал, хлопотал, выбивал тогда ещё дефицитные билеты на концерты заезжих знаменитостей, а то вдруг как избалованного ребёнка усаживал её на качели, и она стремительно взмывала вверх. Столь трогательное ухаживание его не могли не заметить вездесущие окружающие; какая‑то остроносая, с пёстрым кукушечьим лицом пожилая чопорная полячка, не без зависти глядя на красивую синеглазую соседку, с лёгким акцентом уточняла:

– ‑Это, милочка, ваш жених, или любовник?

– Муж, – буднично поясняла Ксения, и ей становилось почему‑то стыдно за чересчур уж раболепную готовность Алексея во всём угадывать её желания.

Постепенно как‑то любовь в скучных сереньких буднях с её стороны всё больше хирела, превращаясь просто‑напросто в нудную супружескую лямку, да и вообще в её представлении страстно любить будучи в брачных узах по меньшей мере глупо. Любовь – это загадка, это страдания, это мимолётные таинственные встречи. А какая, скажите на милость, тайна между мужем и женой, если она растворилась в кастрюле с борщом! В Алексее с годами она, откровенно говоря, видела покорного бычка, которого при удобном случае можно легко водить на верёвочке.