Нарика и Серая пыль
– Погоди, давай заплету, с косами будет очень красиво.
Нарика подошла к зеркалу, висевшему на стене, пристально вгляделась, состроила гримаску и сказала твердо:
– Нет, не нужно. Не нужно меня заплетать! Я уже столько раз тебе говорила!
Милиса удивленно посмотрела на дочь, спрятала гребень в карман фартука и задумалась, вспоминая.
– Правда? Да, говорила, кажется. Но почему? Я совсем забыла.
– Просто ты, наверное, как всегда, меня не слушала.
Нарика провела ладонью по левой стороне лица, на которой отчетливо выделялись девять черных родинок. Три шли полукругом у внутреннего уголка глаза, еще четыре уходили вниз по краю щеки, а две, совсем маленькие, виднелись слева над верхней губой. Они не нравились ей, как и все лицо. Ей пятнадцать, через год она станет невестой на выданье, как говорит мама, а на нее до сих пор не смотрит ни один юноша.
– Эти родинки и так портят мне лицо, а если еще и волосы убрать назад, тогда я буду совсем некрасивой! – сказала она, повернувшись к матери.
Милиса вздохнула.
– Глупая! Они тебя вовсе не портят! Но в любом случае, – нахмурилась мать, – думаешь, лучше ходить вот так, растрепанной? Ты же похожа на кикимору, что живет у нас в Трухлявом болоте.
Дочь скрестила на груди руки.
– Вот уж спасибо за комплимент!
Отец, строгавший деревянную дудочку за столом возле окна, поднял голову и опустил резец.
– Мать права. Ты же ходишь по лесам! Зацепишься где‑нибудь волосами, больно будет. А чего хуже, можно вообще без головы остаться.
Нарика не сдавалась:
– Нет. Я же сказала, что заплетать не буду! Конечно, они очень длинные, потому и мешают, да и расчесывать их сложно. – И она вдруг прищурилась и хитро улыбнулась: – А если…
Не говоря больше ни слова, она подошла к деревянному буфету, открыла ящик, вынула ножницы и снова подошла к зеркалу.
– Ты что? – забеспокоилась Милиса. – Что ты хочешь?
Нарика засмеялась и с вызовом посмотрела на мать.
– Хочу подстричься.
И она быстро и с улыбкой начала обрезать спутанные пряди ниже мочек.
Мать, оцепенев, смотрела на нее, а отец только покачал головой и снова принялся за работу.
Когда Нарика закончила, Милиса побледнела от негодования. Дочь подошла к ней и в знак примирения крепко обняла.
– Мам, ну ты чего? По‑моему, так гораздо лучше!
Милиса холодно отстранилась.
– Лучше? Да ты же… Ты же как мальчишка с такими волосами! Это ведь неприлично! Ты ведь уже девушка! Волосы должны быть нормальной длины!
И, не слушая дальнейших объяснений дочери, Милиса развернулась и ушла наверх в свою спальню, громко хлопнув дверью.
Слова матери больно кольнули, но Нарика не ответила, смолчала: просто проглотила обиду, как всегда.
Отец вздохнул:
– Ну, опять начудила?
Нарика развела руками.
– А что я такого сделала? Подумаешь, очень коротко! Да отрастут, куда денутся.
Но Алай все еще оставался на стороне матери:
– Она просила, чтобы ты заплела волосы, а не обрезала их.
– Да, согласна, коротковато, но… О, придумала! Если ей так хочется, пожалуйста, я заплетусь.
И Нарика снова подошла к буфету, достала из ящика оранжевую ленту, намотанную на катушку, – мать перевязывала ею свертки с травой, когда носила их на продажу, потом взяла в руки тонкую, с полпальца шириной прядь волос и, ловко переплетая ее лентой, сделала косичку.
Так она заплела еще три косички с одной стороны головы и четыре с другой. При этом большая часть волос осталась распущена – переплетенные лентой косы украшали прическу яркими прядями.
Алай улыбнулся.
– Ох и выдумщица! Теперь у тебя на голове будто лучи Ифуса. Будем зимой греться! – Он встал, отложил работу и пошел к лестнице, ведущей на второй этаж, но, взявшись за перила, обернулся со словами:
– И все же будь помягче с матерью, она так старается!
Нарика улыбнулась. Иногда ей казалось, что только отец и понимает ее.
В углу что‑то зашуршало, и на середину кухни выбежал маленький черный хорек. От неожиданности Нарика вскрикнула и отступила к лестнице, а хорек остался на месте и встал на задние лапки.
Отец подошел к дочери и загородил ее собой.
– Он не похож на обычного зверя, – сказал он и топнул ногой. – А ну, прочь, паршивый!
Хорек издал странный стрекочущий звук, а в глубине его маленьких черных глаз сверкнуло синее пламя.
– Да это же Тварь! – воскликнул Алай. – Еще не хватало!
Нарика взяла в руки флейту, висевшую на груди.
– Может, сыграть?
– Нет, не поможет.
Отец подошел к печи, взял в руки кочергу, прислоненную к стене, и замахнулся на хорька. Тот цыкнул, превратился в облако черной пыли и растворился в воздухе.
– Я думала, что Твари боятся музыки, как и Тени, – сказала Нарика.
Алай поставил кочергу на место, оглядел углы и повернулся к дочери.
– Нет, они разные. Тени отнимают наши силы и передают их Тварям, а уж эти нападают, как настоящее зверье! Против них хороши стрелы и мечи, палки или камни. Конечно, если ты прогонишь Тень, то какой‑нибудь Твари достанется меньше энергии и она будет слабее. И потом, Тени не всегда боятся музыки – нужно уметь ее понять и сыграть правильно, так чтобы за душу брало. Ладно, иди спать. Завтра собрание во дворце Правителей. День будет тяжелый.
Нарика проснулась от тихого разговора, доносившегося с кухни. Ей показалось, что мать говорит о ней, и она прислушалась.
– Даже если это и она. Она совсем еще ребенок! Боюсь, что она не справится.
Нарика встала с кровати, вышла на маленькую лестничную площадку, огороженную перилами, и глянула вниз.
