Наша вина

Когда он отошел и позволил пройти, я забрала вещи и направилась в дьюти‑фри. Может, взять огромный «Тоблерон»? Отличная идея. По‑моему, только это доставляет мне удовольствие в аэропорту. Я взяла два, положила в ручную кладь и отправилась искать выход на посадку. Аэропорт Лос‑Анджелеса был большим, но, к счастью, мой выход находился близко. Путь к выходу наполовину состоял из коврового покрытия с указателями, стрелками под ногами и обвешан тысячами табличек со словами «До встречи» на десяти разных языках. Так я дошла до выхода. В зале ожидания было мало пассажиров, поэтому я спокойно вошла, предъявив паспорт и билет. Войдя в самолет, села, вытащила книгу и принялась есть «Тоблерон».

Все шло неплохо, пока мне на колени не упало письмо, заложенное между страницами, напомнив о том, что я поклялась забыть и похоронить. От образов в голове к горлу подступил ком, и сегодняшнее спокойствие оказалось нарушено.

 

Девятью месяцами ранее…

 

Новость об отъезде Николаса стала для меня неожиданностью. Очевидно, по его просьбе никто ничего мне не рассказывал. Даже Дженна не говорила о Нике, хотя я знала, что они виделись. Когда они с Лайоном пошли к Нику, переживания подруги отразились на ее лице. Она оказалась между молотом и наковальней. И это было еще одним пунктом, который нужно включить в список обвинений.

Мы с Николасом больше не виделись, но его действия не заставили себя ждать. Несколько коробок с моими вещами пришли почти через две недели после расставания, и, увидев «Н» на коробке с животными, я разрыдалась. Наш бедный котенок, теперь мой… Мне пришлось оставить его маме в старом доме из‑за сильной аллергии моей соседки по квартире. Трудно было расстаться с ним, но у меня не было выбора.

Этот полный слез период моей жизни я называю «темной полосой». Таким он и был: я находилась внутри туннеля в кромешной темноте, из которого не могла выбраться. Не помогали ни свет нового дня, ни свет лампы рядом с кроватью. Почти ежедневно у меня были панические атаки, пока, в конце концов, мой врач не направила меня к психологу.

Поначалу я и слышать не хотела о психологах, но именно он мне и помог. Я начала просыпаться по утрам и делать то, что делают все люди… до той ночи, когда поняла, что, если Ник уедет, все будет потеряно, и на сей раз навсегда.

Я узнала о его отъезде из разговора в кафетерии кампуса. Боже, даже в университете знали о Нике больше, чем я.

Одна девушка сплетничала о моем парне – извините, бывшем парне – и сообщила, что его отъезд в Нью‑Йорк произойдет через несколько дней.

В этот момент что‑то овладело моим телом, заставило сесть в машину и поехать к нему. Мне удавалось избегать мыслей об этом месте и произошедшем, но я не могла его отпустить. По крайней мере, не увидевшись и не поговорив с ним. В последний раз я видела его в ту ночь, когда мы расстались.

С трясущимися руками, едва держась на ногах, я шагнула в подъезд Ника. На лифте поднялась на его этаж и встала перед дверью.

Что я могла ему сказать? Что я могла сделать, чтобы он простил, чтобы не уезжал, чтобы снова полюбил?

Я позвонила в дверь, чувствуя страх и находясь уже почти на грани обморока. Такой он увидел меня, когда открыл дверь квартиры.

Сначала мы просто молчали, смотря друг на друга. Он не ожидал увидеть меня. Уверена, что он хотел уйти, не оглядываясь, забыть обо мне и сделать вид, будто меня никогда не существовало, но не рассчитывал, что я не сдамся.

Напряжение было почти осязаемым. Ник потрясающе выглядел: темные джинсы, белая футболка и слегка взъерошенные волосы. Сказать, что он был невероятен, – ничего не сказать: он всегда был таким, но этот взгляд, внутренний свет, который всегда озарял его лицо, когда он видел меня, теперь погас, больше не было той магии, которая околдовывала нас, когда мы стояли друг перед другом.

Я увидела его таким красивым, таким высоким, таким моим… будто мне показывали в наказание, что я потеряла.

– Зачем ты пришла? – его голос, жесткий и холодный как лед, вывел меня из ступора.

– Я… – ответила я дрогнувшим голосом. Что я могла ему сказать? Что нужно было сделать, чтобы он снова посмотрел на меня так, как будто я была его светом, его надеждой, его жизнью?

Он, казалось, даже не хотел меня слушать, потому что уже собирался захлопнуть перед моим носом дверь, но я приняла решение: если придется сражаться, буду сражаться. Я и не думала отпускать его. Я не могла его потерять, так как без него я не выживу. Было больно видеть его передо мной и не иметь возможности попросить обнять, успокоить боль, которая поглощала меня изо дня в день. Я шагнула вперед и, проскользнув в щель, пробралась в квартиру, вторгнувшись в его пространство.

– Что, черт возьми, ты делаешь? – спросил он, следуя за мной, когда я направилась прямиком в гостиную. Комнату было не узнать: повсюду стояли коробки, чехлы покрывали диван и тумбочку в гостиной. Воспоминания о том, как мы вместе завтракали, как целовались на диване, как смотрели фильмы, как он готовил мне завтрак, как я стонала от удовольствия среди этих подушек, когда он целовал меня до состояния, когда я уже не могла дышать…

Все исчезло. Ничего не осталось.

Слезы начали литься из моих глаз, и я, не в силах сдержаться, повернулась к нему.

– Ты не можешь уехать, – проговорила я срывающимся голосом; он не мог оставить меня.

– Убирайся, Ноа, я не собираюсь это выслушивать, – ответил он, замерев на месте и крепко сжимая челюсть.

Тон его голоса заставил меня вздрогнуть, и я окончательно потеряла контроль. Нет… черт, нет, я не уйду, по крайней мере, без него.

– Ник, пожалуйста, я не могу потерять тебя, – жалобным голосом взмолилась я. В моих словах не было ничего особенного, но они были искренними, совершенно искренними, я правда не выжила бы без него.

Николас, казалось, дышал все более и более взволнованно, мне было страшно, что я слишком сильно давлю на него, но раз уж назвался груздем – полезай в кузов.

– Проваливай.

Его приказ был ясен и лаконичен, но я ослушалась, как делала всегда… и не думала меняться сейчас.

– Разве ты не скучаешь по мне? – спросила я, и мой голос сорвался на половине вопроса. Я оглянулась, а потом снова посмотрела на него.

– Потому что я едва могу дышать… едва могу просыпаться по утрам; засыпаю, думая о тебе, просыпаюсь, думая о тебе, плачу о тебе…

Я вытерла рукой слезы, Николас сделал шаг вперед, но не с намерением успокоить, а совсем наоборот. Он крепко схватил меня за руки. Слишком сильно.

– И что, по‑твоему, я должен сделать? – сердито спросил он. – Ты, черт возьми, сломала меня!

Ощутить его руки на своей коже, каким бы уродливым ни был этот жест, оказалось достаточно, чтобы придать мне сил. Я так скучала по его прикосновениям, что почувствовала прилив адреналина.