Не бойся, малышка

И, внезапно нагнувшись, принялась шарить рукой по полу.

– Мам, а я на кого похожа? – спросила Таня и застыла в ожидании ответа, глядя в затылок матери. Ей очень хотелось услышать, что ее отец был красавцем и умницей и что она – вся в него.

Мать выпрямилась, удовлетворенно рассматривая мятую сигарету.

– Так и знала, что найду. У меня – чутье.

– Мам, я похожа на… – Таня замялась, словно подыскивая подходящее слово.

– На отца, хочешь сказать? – закончила мать.

– Ага, – подтвердила Таня.

– Черт его знает. – Мать скользнула взглядом по лицу дочери, чиркнула спичкой по коробку и, прикрывая слабый огонек ладонью, как будто боялась порыва ветра, прикурила. – Не в нашу ты породу, – сказала она в паузе между затяжками. – У нас у всех глаза карие, у тебя – зеленые какие‑то.

– Малахитовые, – поправила ее Таня. – Так баба Софа говорила.

– Пусть. И волосы у тебя хорошие, хотя у меня в детстве тоже неплохие были, только цветом другие. – Она прищурила глаза, протянула руку и потрогала волосы дочери. – Ты что, красишься? Рыжий откудова?

– Не рыжий – медный. Нет, не крашусь, на солнце выгорели, – тряхнув головой, ответила Таня.

– А… – равнодушно протянула мать и сделала глубокую затяжку. – В общем, хоть и не старались, а получилась ты хоть куда. Вот и титьки наливаются. Месячные‑то начались?

– Давно, – смущенно сказала Таня и заправила за ухо прядь волос.

Мать посмотрела на дочь осуждающе, словно та была виновата в том, что повзрослела слишком быстро.

– Ты того… К парням не лезь… – сказала она, поджав губы.

Кровь бросилась Тане в лицо.

– На фиг мне…

– Ладно, что не в меня. Я с четырнадцати без мужика не могла, – проворчала она и, бросив докуренную до фильтра сигарету в пепельницу, встала и с хрустом потянулась, демонстрируя волосатые подмышки. Таня вскочила со стула.

– Я в библиотеку, – сказала она.

– Сигареты купи, – прокричала закрытой двери мать.

 

Тане тогда было шестнадцать, и она действительно начала хорошеть. И хотя из приличной одежды у нее был только темно‑синий джинсовый костюм, она не раз ловила на себе пристальные взгляды парней. Но ни влюбляться, ни тем более влюблять в себя она никого не хотела. Почему‑то все отношения между полами ей казались грязными и ничего, кроме презрения и легкой тошноты, не вызывали. Правда, она мечтала о любви большой и чистой, такой, о какой пишут в книгах. И твердо верила в то, что сможет стать для кого‑нибудь и «мимолетным виденьем», и «гением чистой красоты». Но пока кандидатов на ее руку и сердце не наблюдалось. Своими девичьими секретами она делилась с закадычной подругой Нинкой.

 

Как‑то после уроков они с подружкой брели по аллее, сминая опавшую листву. Солнце светило ярко, превращая желтизну листвы в ослепительное золото. День был таким теплым, словно осень хотела оставить о себе приятное воспоминание перед тягучими надоедливыми дождями.

– Тань, ты о чем мечтаешь? – спросила Нинка, не отрывая глаз от своих запыленных туфель.

– Не знаю… Денег хочу много… – ответила Таня и наклонилась, чтобы подобрать причудливо вырезанный кленовый лист. – Деньги – это свобода…

– Денег все хотят. Я о другом… Куда после школы‑то?

– Не знаю… Уехать хочется. Обрыдло мне здесь. Мать все время по дому слоняется, курит, как паровоз, телик с Генкой до ночи смотрят, пивом вечно воняет… Последний ее мне совсем не нравится.

– Что, пристает?

– Ты с ума сошла! – возмутилась Таня, но ее сердце сжалось. Недавно, когда она занималась фитнесом, отчим вошел к ней в комнату. Она лежала на полу и делала упражнение для мышц живота: раз – ноги вверх, два – в стороны, три – свести, четыре – на пол. Когда на счет два она развела ноги, в образовавшемся пространстве появилась Генкина ухмыляющаяся физиономия. Он грубо схватил ее за щиколотки и захохотал. Благо мать вовремя подоспела…

– Давай купим по мороженке, – прервала Танины грустные мысли подруга, кивая на лоток, где под тентовым зонтом скучала пенсионерка.

– Лучше дойдем до кафешки, посидим, может, последний теплый день, – ответила Таня, тряхнув головой, словно пытаясь отогнать неприятные воспоминания.

Пройдя квартал, они свернули за угол, где рядом с киоском с надписью «Marlboro» стояли несколько пластиковых столиков. Подбежала официантка, они заказали по порции мороженого, Таня – с орехами, Нинка – с орехами и шоколадом.

– Люблю красивую жизнь, – сказала подруга, жмуря глаза то ли от солнца, то ли от удовольствия.

– Да, красиво, – согласилась Таня, оглядываясь вокруг. Ветки рыжеющей рябины нависали над их головами. – Зима будет холодной, вон ягод сколько.

– Да я не о том… – перебила ее подруга. – Шоколад я люблю и вообще все сладкое.

– Я читала в журнале, что сладкое любят те, кому любви не хватает, – сказала Таня, провожая взглядом вспорхнувшую синицу.

– А тебе хватает? – удивилась Нинка, уставясь в креманку, где плавилось Танино мороженое.

– Нет, конечно, но я привыкла. У матери спрашивала, любит ли она меня. Ответила, что любит, а у самой тухлятина в глазах. Иногда мне кажется, что она вообще какой‑то урод.

Таня вздохнула и медленно зачерпнула подтаявшее мороженое.

– Мать твоя с мужиком‑то, с Генкой, расписанная?

– Не‑а… Пьянка‑гулянка знатная была, но белое платье с фатой она не надевала, – съязвила Таня.

Нинка откинулась на сиденье, облизала губы.

– Ну и правильно, раз с ребенком, – сказала она уверенно. – А мужика‑то своего она хоть любит?

– Говорю – урод она какой‑то, – с раздражением сказала Таня. – Ничего я в них не пойму. Вместе живут, а радости нет.

Она отодвинула креманку с недоеденным мороженым и взглянула на подругу. У Нинки было круглое добродушное лицо с редкими крупными веснушками на носу, по форме напоминающем картошку.

– И моя мать, значит, урод, – вздохнула Нинка. – Я доем? – спросила она, придвигая к себе Танину креманку.

– Как хочешь, – равнодушно сказала Таня.

Нинка быстро доела подтаявшее мороженое, облизала ложку и задумчиво сказала:

– Знаешь, я все о будущем думаю. Ведь последний год учимся, а потом…

– Суп с котом, – усмехнулась Таня.

– Не все ли равно. Ты куда после школы собираешься?

– Надо курсы какие‑нибудь закончить, потом работать пойду. Может, поеду в Москву.