Не бойся, малышка

Таня вошла в кабинет последней. Незнакомец уже по‑хозяйски занял место у письменного стола. Таня присела рядом, Вадим остановился у окна, внимательно глядя на улицу.

– Итак… – Дородный мужчина достал из папки чистый лист бумаги, положил рядом дешевую шариковую ручку. – По графику числится ваша смена. Почему подменились?

Таня растерянно оглянулась на Вадима, который упорно рассматривал пейзаж за окном.

– Все согласовано, – сказала она неуверенно. – Вы из налоговой инспекции?

– Нет, – ответил мужчина, снимая колпачок с шариковой ручки. – Я – следователь. Помнишь, еще фильм такой был?

Он выпрямился и, слегка прищурившись, посмотрел на Таню.

– Впрочем, тебя тогда, наверное, даже в проекте не было, – улыбнулся он.

На мгновение Тане показалось, что это всего лишь шутка. Сейчас Вадим наконец‑то перестанет пялиться на улицу, рассмеется и скажет какую‑нибудь свою банальную пошлость. Но Вадим молчал, а лицо следователя опять стало серьезным.

– Итак, расскажите, как вы тут работаете. Почему с Ниной Валерьевной Фофановой поменялись сменами? – спросил следователь.

– Мы работаем по двенадцать часов, – начала Таня, не отводя застывшего взгляда от листа бумаги. – Мои смены – ночные… я еще в одном месте работаю, в салоне. У Нинки другой работы нет, она в дневную… Ей сотовый хотелось купить. К тому же устала я. – Таня вздохнула и добавила: – По взаимной договоренности этот месяц она работает за меня.

Вдруг Таня резко подняла голову и посмотрела прямо следователю в глаза.

– А где Нинка?

Следователь отвел взгляд и что‑то черкнул на листе.

– Документы есть? Заявления там или что? – спросил он.

– Какие документы? Не поняла…

Таня, в поисках поддержки, посмотрела на Вадима. Тот продолжал пристально смотреть в окно.

– Заявление без содержания есть? – повторил следователь.

– Я же вам сказала – по взаимной договоренности, – снова стала объяснять Таня, стараясь унять внезапно появившуюся в голосе дрожь. – Нинка вместо меня работала. Так мы все договорились. По ведомости я бы деньги получила, а ей отдала, – неуверенно сказала Таня, зная, что это было каким‑то нарушением.

– И сколько смен Фофанова за вас отработала?

– Три. Еще три осталось… По договоренности, – зачем‑то добавила Таня.

– Не осталось. Нету ее. – Вадим отошел от окна. – Я вам, гражданин майор, все объяснил. Девчонки подружками были, а подмены – дело житейское.

– Ладно, пусть с тобой профсоюз разбирается. Мне одно важно – нет ли тут какой‑то мести или еще чего личного?

– Вряд ли. А ты как считаешь? – спросил Вадим, глядя на Таню.

– Я ничего не считаю… Не понимаю… Где Нина?

– В морге, где же еще? – резко выкрикнул Вадим, но взгляд у него был как у зверя, попавшего в засаду.

– Что?! – Таня вскочила, но тут же села обратно. Внезапно ставшие ватными ноги не держали. Она уткнулась лицом в ладони, вслушиваясь в гулкую тишину, воцарившуюся у нее в душе.

– Выпей, – услышала она и щекой почувствовала холод стекла.

Таня заставила себя поднять голову.

– Выпей и иди домой, – сказал Вадим, прижимая твердый край стакана к ее губам.

Она вдохнула резкий запах валерианы и с усилием сделала глоток.

– Что с Ниной? – спросила она, растерянно глядя на следователя.

– Убили Нину, – вздохнул он и плотно сжал сухие губы. – А ты иди. Если что вспомнишь – скажи. Как парня‑то подружкиного найти?

– Парня?.. – растерялась Таня.

– Нету у нее никого, не обзавелась еще, – сказал Вадим и отошел к окну.

– Да… – Майор почесал за ухом. – А мальчонка успел обжениться. И жена, говорят, в положении.

– А что с Гошкой? – испугалась Таня, сообразив, о ком идет речь. Парень был единственным женатым охранником.

– Ножом по шее, – ответил Вадим сухо. – Нинку – из пистолета. И взяли‑то немного. Вечером ведь всегда кассу снимаем, ты знаешь. По чекам – пятнадцать с копейками… И две жизни.

– Судьба – индейка, а жизнь – копейка, – вздохнул майор. – Жалко ребят.

Вадим одним махом допил все, что осталось в стакане.

– Ты иди, – сказал он, обернувшись к Тане. – За расчетом – на следующей неделе зайди.

– Нет, – ответила Таня. – У меня в этом месяце смен не было.

– В рубашке родилась, – услышала Таня, когда закрывала за собой дверь.

 

Баба Софа тоже называла ее счастливой. Правда, Таня никогда не понимала, в чем, собственно, состояло ее счастье. Многие одноклассники жили куда лучше, чем она. Родители их баловали, покупали красивые вещи, возили на море, кормили иностранными сладостями, а баба Софа никогда даже на кексы из кулинарии не тратилась, не говоря уже о новомодных американских батончиках, которые постоянно рекламировали по телевизору. Бабушка кормила Таню ватрушками с творогом и булочками с повидлом. Ее стряпня была девочке по вкусу, но «Сникерса» с «Марсом» ей тоже хотелось. Сейчас Таня могла покупать эти приторные до изжоги батончики хоть каждый день, только доступность быстро свела на нет всю привлекательность заграничного лакомства, и теперь она с грустью вспоминала бабушкины пирожки с ватрушками, уютную кухонную суету, дразняще‑сладкий запах ванили, сдобное тепло газовой духовки…

Таня шла, не разбирая дороги, сознательно перебирая в памяти воспоминания раннего детства, чтобы ненароком не задеть вдруг образовавшийся где‑то в душе кратер боли. Горе давило всей своей тяжестью, но слез не было. Таня прошла мимо автобусной остановки. Ей сейчас казалось невозможным втиснуться в его душное нутро, оказаться среди равнодушных лиц. Она могла только идти, шагами заглушая эту саднящую боль.

Отрезок тротуара закончился, и Таня пошла по краю шоссе. Машины, сигналя, объезжали ее. Одна, взвизгнув резиной шин, остановилась.

– Тебя подвезти?

Таня непонимающе посмотрела на забрызганную грязью «Волгу».

– Подвезти? – снова предложил водитель и распахнул перед ней дверцу.

Его лицо было усталым, но серо‑зеленые глаза с угольно‑черной сердцевинкой зрачка смотрели участливо. Внезапно Таня почувствовала, что больше не может оставаться в одиночестве.

Кивнув, она села рядом с водителем и потянула на себя тяжелую дверцу.

– Сильнее, – сказал водитель.

Таня с усилием хлопнула дверью.

– Ну так‑то зачем? – проворчал мужчина, и машина тронулась с места. – Тебе куда?

– Вперед, – ответила Таня и, не мигая, уставилась на серое полотно дороги.