Нечто странное. Четыре лунных повести

– Дело, действительно, есть, обращалась тетка. Ничего, в общем, примечательного. Найти ничего не удалось, за исключением одной детали. Слушай… Так, где это… А, вот: «Горцева Мария… Проживала совместно с Богдановым Станиславом Михайловичем, семьдесят четвертого года рождения…» – так… – “ Девятнадцатого мая… При осмотре квартиры упомянутого гражданина… В присутствии понятых… В комнате, очевидно служившей спальней, находился гражданин Богданов в состоянии сильнейшего нервного расстройства, сидящий на полу, в его правой руке был зажат обрывок ткани, предположительно от ночной рубашки пропавшей… При осмотре постельных принадлежностей, на наволочке, обнаружены пятна крови небольшой площади, вероятно от носового кровотечения…» – приятель на секунду перестал тараторить, чтобы перевести дух. – «При медицинском освидетельствовании гражданина Богданова никаких внешних повреждений не обнаружено, Богданов С. М. отправлен на психиатрическую экспертизу.» – дальше ничего интересного. Рекомендовано лечение, и все такое. Дело закрыто за отсутствием состава преступления. Все. Надеюсь, это тебе помогло? Зачем тебе это не спрашиваю: не думаю, что ты расскажешь мне что‑нибудь веселое.

– Да, извини, это моя бывшая одноклассница…

– А, послешкольный рецидив. Понимаю… И очень сочувствую, серьезно, но больше ничего нигде нет. Я бы узнал.

– Спасибо и на этом.

– Да без проблем, старик, давай звони в любое время, а то, может, пивка попьем…

– Как‑нибудь обязательно. Я…

– Ладно, бывай!

 

Глава 10

 

В мире существует два типа людей. Одни, когда привычный мир вокруг них рушится, берут всю вину на себя и часто ломаются, не выдерживая такого груза, вторые же перекладывают всю вину на других и, зачастую, идут физически уничтожать вероятную причину катастрофы.

Ханс Хафель принадлежал к первым и поэтому уже давно всматривался в свинцовую воду ноябрьской Москва‑реки. Вода была далеко внизу, она медленно ползла темной зыбкой массой, и в ней тускло отражались оранжевые уличные фонари. Было темно и холодно. Ханс перелез через высокий парапет и стоял на узком карнизе, вцепившись руками в ледяные перила. Он уже три раза пытался заставить себя разжать онемевшие руки и каждый раз, в самый последний момент, лишь крепче вцеплялся в обжигающе холодный металл. Но оставалось недолго, он это прекрасно осознавал, еще несколько минут – и непослушные ладони разожмутся сами. И все кончится. Перед глазами плыли разноцветные круги, они сливались и перемешивались, в висках стучало, во рту стоял неприятный металлический привкус…

Настя. Как на яву Ханс увидел ее милое лицо, руки, почувствовал ее запах. Два года счастья, два года полной уверенности, что вот она его половинка, нашлась в холодной и мрачной Москве, что не зря он оставил тихий и провинциальный, но такой родной Кобленц и приехал в жутковатую Россию.

Дела тогда шли хорошо, да все шло хорошо. Даже слишком. Ханс работал в представительстве известной фармацевтической компании, потихоньку привыкал к русской зиме и был весьма доволен жизнью. А потом он встретил мечтательницу Настю. Просто случайно столкнулись на улице, причем в самом прямом смысле: она, как всегда, шла задумавшись о чем‑то своем, он по дороге в офис просматривал утреннюю газету. Она даже разбила коленку, отлетев от его твердого плеча в единственное дерево на проспекте. Так и завертелось: сначала кафе, потом театры, пару раз ресторан, первый их секс. Такой трогательно целомудренный и прекрасный. Нет, не секс – любовь. Это уже была любовь. Потом ЗАГС, все скромно и со вкусом, смешные немцы из глубинки и интеллигентная семья коренных москвичей. Домашний борщ, тихие совместные вечера, дача… И вдруг… Эта тварь: немолодая, потрепанная жизнью колумнистка из задрипанного модного журнала, стриженная почти под ноль, пропахшая табаком матершинница. Узкий лобик и очки, и… неожиданное восхищение Насти. Дьявол! Да она с нее глаз не сводила, Зоя – то, Зоя – это, поздние чаепития и визиты в редакцию.

А потом у него была командировка, а по возвращении – пустая квартира и на холодной кухне записка в три строки: “ Ухожу к Зое, нам с тобой было хорошо, но это было ошибкой. Прости.» И кольцо. И пустота. И холод. И виски. И вот теперь мост. И на мосту за парапетом он, Ханс Хафель тридцати шести лет отроду, уже почти ничто, сгусток растоптанной жизнью биомассы.

– Ты уверен, что она стоит того? – спросил кто‑то по‑немецки над самым его ухом.

От неожиданности Ханс покачнулся, но чудом сохранил равновесие. Он поднял глаза. По ту сторону парапета, удобно облокотившись, стоял невысокий крепыш лет тридцати‑сорока, одетый в совершенно неуместный здесь костюм баварского горца – замшевые шорты до колена на помочах, мелко‑клетчатая рубашка, лихо заломленная небольшая шляпа с пером фазана. Незнакомец спокойно курил короткую изогнутую трубку. Сюрреалистичность увиденного так потрясла Ханса, что он разжал руки. Он уже почувствовал, как падает, и какая‑то часть его сознания испытывала огромное облегчение от того, что наконец‑то все заканчивается, но где‑то еще глубже внезапно возникла и окрепла мысль, что умирать ему рановато, ну, хотя бы не выяснив для начала, что это за странный тип на мосту. Рот Ханса раскрылся в беззвучном крике, руки тщетно пытались нащупать опору. Баварец вздохнул, перегнулся через парапет, крепко ухватил падающую фигуру за ворот пальто и, неожиданно быстрым и мощным рывком, втянул Ханса обратно, перевалил через перила и аккуратно усадил на тротуар.

– Поговорим? Меня зовут Густав.

 

Глава 11

 

Вал хранил Машин портрет на работе в запертом ящике стола. Держать его дома он не решался: устраивать тайник в квартире было непорядочно по отношению к Янке. А рассказывать жене эту свою странную историю о давно позабытой первой любви он и подавно не собирался. Вал очень сомневался, что это будет приятной темой для беседы и совершенно оправданно не рассчитывал на понимание. Серьезно, какой женщине будет интересно выслушивать путанную чепуху о бывшей ее мужа?

Притом, была ли Маша, вообще, его девушкой? Да они даже не целовались ни разу! Черт, зачем только он вспомнил и теперь никак не может забыть эту странную девочку из одиннадцатого «А», которая вдруг стала для него самым нужным человеком на Земле! Именно теперь, когда она пропала. Скорее всего умерла.

Вал достал фотографию из ящика и грустно провел по Машиной щеке пальцем. Ему вдруг показалось, что портрет чуть улыбается – в самой глубине этих пронзительно распахнутых глаз, самыми уголками этих твердо очерченных губ. Вал крепко зажмурился, снова посмотрел на Машу. Ошибки быть не могло: что‑то действительно поменялось. На короткий миг ему помстилось, что Маша не умерла, что она где‑то рядом и вот‑вот войдет в его рабочий кабинет, Вал даже невольно оглянулся на дверь.

Тишину вечернего офиса прорезала трель телефонного звонка. Звонили с ресепшена.

– Да? – почему‑то волнуясь, Вал снял трубку.

– Валер, к тебе посетитель. Поздновато, но…