Нечто странное. Четыре лунных повести

Но, как бы то ни было, свои соображения мужик оставил при себе, и через пять минут они уже, скрипя рессорами, пылили по грунтовке удаляясь от станции «Княжьи горы» в сторону совершенно глухого леса. Судя по карте, после конца дороги этот лес простирался еще километров на сорок, доходя до необитаемого берега водохранилища и имел весьма дурную репутацию как у немногочисленных местных, так и у туристов: поговаривали, что эти места до сих пор не разминировали после войны, что по лесу все еще разбросаны кости незахороненных солдат, как русских, так и немецких.

Трясясь на кочках, Вал вспоминал события последних дней. На работе он просто выпросил неделю в счет не истраченного отпуска на «порыбачить» – учитывая лето и общий застой в делах, проблем не возникло. А вот дома… Он чувствовал себя последним подлецом и предателем, когда рассказывал жене о внезапной командировке в северный филиал фирмы, а она из лучших побуждений советовала ему не идти на поводу у начальства и отказаться, потому что это безобразие, среди лета отрывать людей от семьи и посылать в такую даль.

Валу было очень плохо, но он твердо решил последовать полученным от странного господина инструкциям до конца, а там – будь, что будет. Он прекрасно понимал, что второго шанса разобраться со всей этой историей, а главное, в себе, точно не представится.

Потом были поспешные сборы, вокзал, ранняя электричка до конечной, потом дизельный поезд местного сообщения и вот, это здешнее подобие такси.

 

Вечерело. Вал, прикрыв глаза от последних лучей заходящего солнца, смотрел вслед подслеповатым красным огонькам удаляющегося по ухабистому проселку «Уазика». Тот скоро повернул и пропал из виду. Вал присел на бревно, валявшееся на обочине и развернул листок с инструкциями. Первое, что бросалось в глаза – была карта, аккуратно нарисованная от руки: станция, дорога, упиравшаяся в лес. Он поднял голову – так и было: проселок, ставший к этому времени почти непроезжим, просто утыкался в стену вековых сосен. Вал вернулся к карте. Так, чуть левее должна быть просека, километров через пять‑шесть от нее, судя по схеме, вправо ответвлялась тропинка, ведущая к конечной цели его путешествия – аккуратному кружку, около которого было помечено: «Деревня, последний дом слева, с резным флюгером на крыше». Ниже карты четким убористым почерком значилось: «Быть одному у тропы не раньше и не позже вечера дня середины лета. Идти быстро, по возможности не оглядываться. Не думать. Не бояться. Если чувство истинно – есть шанс пройти.» Подписи не было.

«Есть шанс», – повторил про себя Вал.

От последней строки ему было как‑то жутковато, но он уже сделал выбор.

Резко встав, он, не оглядываясь, углубился в темнеющий лес.

 

Глава 14

 

Погожий майский день клонился к вечеру, но уже по‑летнему яркое солнце никак не хотело прятаться за горизонт, теплые оранжевые лучи косыми стрелами пронизывали освеженный первыми ливнями город, бликуя на стеклах многоэтажек, согревая молоденькие яркие листочки берез и лип. Посвистывали какие‑то редкие для Москвы пичуги, вдали слышался колокольный перезвон. Казалось, весь огромный город пребывал в благостном и приподнятом настроении, впитывая первое настоящее весеннее тепло.

Маша сняла куртку и перебросила ее через руку. Тепло. Славно. Но радоваться не получалось. Она подставила ласковому солнышку лицо, зажмурилась… Солнце просвечивало сквозь веки красным, по обратной стороне век забегали желтые и оранжевые искорки. И правда, благодать.

Но отвлечься не смогла, на глаза вдруг навернулись слезы, и, как девушка ни старалась, на щеке появилась мокрая дорожка. Маша стерла предательскую влагу ладошкой, но вид у нее был наверное еще тот, потому что проходившая мимо женщина с некрасивым и добрым лицом, вдруг остановилась и участливо спросила:

– Девушка, вам плохо?

– Н‑нет, ничего, не беспокойтесь.

Женщина недоверчиво посмотрела на нее, но промолчала и пошла дальше. А Маша чуть не вскочила, не побежала за ней, так хотелось хоть кому‑то довериться, выплакаться, спросить совета или может даже помощи… Но женщина ушла, а Маша так и осталась сидеть на скамейке.

Наконец она взяла себя в руки и взглянула на изящные часики.

«Черт, уже восемь!» – она торопливо поднялась и почти побежала, хотя прекрасно понимала, что спешить бесполезно.

Стас уже дома, голодный и злой как дьявол, и ему наплевать, что у нее скоро «госы», и всю их группу так долго промурыжили сегодня в институте со всякой организационной дребеденью.

Маша хоть и не была Стасу женой, но, раз уж они живут вместе в его квартире, должна была вести себя «как полагается» – ждать с ужином, а в последнее время и охлаждать к его приходу бутылку водочки, выслушивать со вниманием бесконечные рассказы о дрязгах на работе – Стас служил мелким менеджером в каком‑то банке и вряд ли мог рассчитывать на большее, ну а ночью – естественно, отказать не вправе. Здесь правда терпеть приходилось меньше всего: Стас очень быстро выдыхался и, слава богу, ничего необычного не требовал. Ни о каком удовольствии для себя Маша даже не помышляла: сначала она не сильно интересовалась этой стороной отношений, ей думалось, что оно как‑то само все сложится, а когда стало ясно, что ничего не получается, что‑то менять было уже поздно. Стас был из породы людей, которые стараются во что бы то ни стало добиться какой‑либо цели, а добившись, теряют всякий интерес к предмету своего вожделения, рассматривая его лишь с точки зрения полезности лично для них.

А ведь, казалось, раньше было по‑другому. Маша вроде даже увлеклась: Стас был высокий атлетически сложенный красавец, дипломатский сынок, начитанный и весьма неглупый. Он так трогательно ухаживал, дарил цветы, водил по театрам, посвящал стихи. Поэзия, правда, оказались списанной из какого‑то малоизвестного сборника французских авторов, да и на ум Стас претендовать никак не мог, скорее на банальное ёрническое остроумие.

И сейчас, по прошествии почти года, Маша отчетливо понимала, что никакой любви не было, просто ей позарез необходимо было вырваться из жуткого круга домашнего полусектантского быта, который изо всех сил поддерживала ее мать, сводящегося к тоскливому и мрачному ожиданию вечной, но еще более унылой жизни.

 

Маша поднялась по лестнице на третий этаж, тихонько открыла дверь ключом, повесила в прихожей куртку. Нет, чуда не произошло: Стас сидел в гостиной и зло пялился в телевизор, совершенно игнорируя Машин приход. Согласно неписанным правилам ей следовало прошмыгнуть на кухню, приготовить еду, а затем уж повиниться и просить прощения. Хотя, собственно, за что? Да кто он такой? Мог бы и сам о ней хоть раз позаботиться!

Маша прошла на кухню, но вместо готовки сделала себе чаю и бутерброд, села с книжкой.

Стас так к ней и не вышел. Что ж, его дело. Маша умылась и отправилась спать. Она уже битый час ворочалась в постели, пытаясь заснуть, когда пришел Стас. Он сел на край кровати и вдруг грубым рывком повернул девушку к себе.

– Т‑а‑а‑к, что ж ты, Машик… – протянул он. – Нехорошо‑о‑о.