Недоставленное письмо

Когда часа через полтора Костромины переступили, наконец, порог своего номера, Нина была в полном восторге! Величественная блондинка не обманула! В небольшом номере действительно стояли три кровати красного дерева, застеленные белоснежным накрахмаленным бельем, и громадный телевизор. Холодильник погромыхивал на лоджии, но все это были мелочи по сравнению с главным – душ, куда Нина первым делом отправила дочь, исправно шумел за стеной санитарного блока, и это нехитрый звук ласкал Нинин слух, словно морской прибой.

А утро следующего дня началось с приятных сюрпризов. Все трое отлично выспались и даже успели вовремя собраться на завтрак, что для большинства членов их семьи бывало проблематично. Из распахнутых окон столовой было видно только море, отчего у человека, не лишенного воображения, создавалось впечатление, что он находится на палубе корабля. Однако вместо матросов отдыхающих встречали официантки в национальных костюмах с венками и разноцветными лентами – оказывается, в пансионате проводился день украинской кухни. Иван, вычитав в меню про знаменитый борщ с пампушками и лангет с жареной картошкой, сразу стал мечтать о предстоящем обеде, еще даже не приступив к завтраку, а Нина замерла в изумлении перед накрытым белой скатертью столом.

Мало того, что как всякой женщине, ей было приятно сознавать, что после трапезы она просто встанет из‑за стола и пойдет себе, куда глаза глядят, например, на пляж, и так три раза в день, даже не вспоминая про грязную посуду! Но и сам завтрак был достоин восхищения, особенно с учетом московских цен того времени. Не то чтобы Нина была плохой хозяйкой, нет, готовить она умела и старалась прилично кормить свою небольшую семью, несмотря на все трудности с продуктами и деньгами. Но, честно говоря, как любой работающей москвичке, печь какие‑то оладьи на завтрак, когда на столе уже есть каша и жареная рыба с замысловатым гарниром, ей бы и в голову не пришло. Полстакана густой сметаны, что составляло в то безумное время недельную норму, показались ей просто роскошью. И, главное, Алена уписывала все за обе щеки, что тоже обрадовало Нину. Теперь дочь могла быть сдана на попечение отца хотя бы на время отдыха: в смысле отпускных развлечений интересы у них сходные, несмотря на разницу в возрасте, а она, Нина, могла чувствовать себя абсолютно свободной. Как птица.

«Отчего люди не летают так, как птицы? Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь!» – вспомнила Нина ставшие классикой слова Катерины из «Грозы» Островского, остановившись в ожидании мужа и дочери (которые, конечно же, не смогли пройти мимо теннисного корта), на небольшой смотровой площадке напротив пансионата. Казалось, прямо перед глазами в лучах отчаянно яркого солнца сверкала синевой морская гладь, сливавшаяся на горизонте с небом, но близость ее была обманчивой. К морю извилистым серпантином спускалась бетонированная дорожка, на самых крутых участках переходящая в лестницу. Примерно на половине пути поросший диковатым кустарником склон рассекала идущая параллельно набережной строгая кипарисовая аллея. А сама набережная, пешеходная часть которой была выложена различимыми даже с такой высоты дорожными плитами, выбеленными солнцем, могла бы сделать честь любому средиземноморскому курорту. Конечно, для полного соответствия европейским стандартам на берегу не хватало оживленных кафе и сувенирных лавок, но, как показало недалекое будущее, наличие подобного рода благ цивилизации набережную не украсило.

Та неделя в Крыму запомнилась Нине как последний абсолютно беззаботный отпуск, который они провели втроем. Казалось, это была короткая передышка перед полным и окончательным погружением скромной семейной лодки Костроминых в пучину капитализма. Там, на уже чужом берегу моря, который все еще мнился своим, вдалеке не только от Москвы и Киева, но даже и от Симферополя, все еще было почти по‑прежнему, во всяком случае, для них, для «граждан отдыхающих». Отодвинулась куда‑то далеко прошедшая зима с шоковой терапией, Нина старалась не думать о том, как они будут жить после того, как закончатся замечательные каникулы, и это удавалось ей с легкостью необыкновенной.

Был конец сентября, но погода стояла почти летняя, море по меркам средней полосы считалось теплым, и пансионат был заполнен до отказа, причем значительную его часть занимала группа немцев. Рослые молодые люди выделялись на общем фоне не только хорошей физической формой, но и необыкновенной доброжелательностью. Возможно, это была простая европейская вежливость, но Нине после угрюмых лиц московской толпы казалось, что никто никогда в жизни не улыбался ей так, как тот немецкий юноша с темными кудрями до плеч, который любил плавать с Иваном наперегонки по вечерам.

После обеда на набережную падала тень от гор, и становилось прохладно, поэтому пляж быстро пустел, и никто, кроме Нины с Аленой, не ждал на берегу двух отчаянных пловцов, пока те наслаждались морем. Мужчины заплывали довольно далеко, светлые волосы Ивана темнели от воды, и в сгущающихся ранних сумерках невозможно было разобрать, кто идет первым. Муж в те времена еще активно занимался спортом и потому нередко выходил победителем в заплыве, но чаще все‑таки первенствовал немец с его замечательной улыбкой, которая в тот момент сияла еще ярче. Тогда Иван потихоньку злился и даже, кажется, немного ревновал, потому что начинал сердито теребить свою шкиперскую бородку. Нина хорошо знала этот жест – бороду Ваня отпустил вскоре после того, как они поженились, чтобы утвердиться в статусе «грозного мужа»: тот факт, что жена старше него на год, первое время не давал ему покоя.

Рублей, которые Костромины поменяли на местную валюту, хватило не только на оплату проживания в «Дружном», осталось еще и на другие курортные радости, потому что цены на них были значительно ниже московского уровня. Постепенно у каждого члена семьи определились свои пристрастия: Алена предпочитала виноград, матовый, бело‑розовый с крупными прохладными ягодами, Иван отдавал должное продукции местных виноделов, а Нина объедалась инжиром.

Она покупала его на маленьком базарчике у причала, сначала брала у разных продавцов, пробовала разные сорта, но потом остановила свой выбор на больших темно‑сине‑фиолетовых ягодах, немного потрескавшихся от спелости. Их продавал всегда один и тот же старик, загорелый, абсолютно седой, с лицом провинциального интеллигента и натруженными руками садовода. Он привозил инжир на старой детской коляске, ягоды были аккуратно разложены на расстоянии друг от друга, и старик не разрешал их трогать. Некоторые покупатели уходили недовольные – мало того, что инжир был довольно дорогой, так еще и попробовать не смей! Но Нина покорно ждала, пока старик сам положит ягоды в ее заранее приготовленную коробочку, никогда не торговалась, благодарно расплачивалась и спешила в номер, чтобы там, на лоджии, в тишине и покое насладиться своим любимым лакомством…

Сколько лет прошло с тех пор! Не было больше в «Дружном» величественной блондинки‑администраторши с чеканным профилем: может быть, она уехала на свою историческую родину, в Грецию? Когда Нина перед отъездом звонила из Москвы в пансионат, ей отвечал совершенно другой голос – молодой, задорный, впрочем, с тем же гостеприимством, что и в прежние времена: «Нет проблем, приезжайте! Мы вас ждем!» В глубине души Нина надеялась, что пансионат по‑прежнему соответствует европейским трем звездам, и что те перемены, которые там наверняка произошли, не оказались столь губительными, как большинство других реформ, больших и малых, последнее десятилетие проводившихся на шестой части Земли «с названьем кратким «Русь».