Нелёгкое дело – укротить миллионера

И я, стоя у стола, где несколько минут назад Руслан врывался в меня и заставлял кричать, все больше убеждалась, что провалю эту роль. Не умею быть властной и жестокой. Не умею блокировать сердце от чувств и защищаться от ран. Я слишком вживаюсь в образ героини, а это, говорят, для актера – самоубийство.

 

Глава 10

 

 

Коршун. Наши дни

 

Она меня выгнала. Она меня выгнала? Меня?

Алкоголь ударил в голову и подогнул ноги. Я с трудом ворочал языком, когда сопротивлялся, и даже не почувствовал боли, когда плашмя упал на плитку.

Развернулся, чтобы возмутиться, но с трудом сфокусировал взгляд.

Егор отряхнул серый пиджак, он всегда ходил в сером, смахнул с рукава побелку и, осуждающе посмотрев на меня, молча ушел.

Будто мусор выбросил.

Я долго таращился ему вслед: на большие плечи, грузную походку и, словно вырезанный из гранита, затылок. Он в сговоре с ними и первый ответит за все.

Вечернее солнце припекало. Июнь. Уже июнь, а когда все случилось был май – цвела душистая сирень, тюльпаны алыми красками украшали клумбы и небо было выше. Намного выше и прозрачней, чем сейчас.

И, чудеса‑чудные, я внезапно понял, что слишком много помню о нашей первой ночи с этой облезлой мышей. Даже в пьяном угаре помню.

Закрыв глаза, увидел угол ее розового плеча, запрокинутую голову, тонкую шею, что будто просила укусить, соски, как ягоды, манящие сладко‑молочным запахом. И волосы, мягкие, пышные волосы, слегка вьющиеся, не такие ровные, как сейчас, но я помнил, как они связывали‑путали мои пальцы и, черт, подрагивал от этих воспоминаний.

Что она со мной сделала? Почему я в нее так влип? Нужна другая баба. Нужно выбить Агату из головы. Зачем я сегодня ее трогал, зачем подходил так близко? Путана! Ведьма! Свела меня с ума.

Весь месяц, что я пробыл в камере, думал только об этой девушке. Тогда не знал имени, потому что нарочно на вечеринке не спрашивал. Называл ее по‑всякому, мягко‑ласкательно. А в камере думал не о том, что она теперь сидит на моем прогретом месте, а о том, как ее больнее наказать за это. Как сделать своей, а потом выбросить. Как отомстить больнее.

Но любые планы рушились отсутствием бабла. Это с миллионами за душой покорять мир просто. Когда ты бомж и никому не нужен, даже родному отцу, как оказалось, сложно просто жить.

Лежа на прогретом асфальте, я утопал в набухшем темном небе и терпел лучи едкого вечернего солнца, что пробивались сквозь грозовые облака, пытаясь прогнать дождь.

И осознал внезапно.

Что помню ту ночь с Агатой слишком ярко, до мелочей.

Невыносимо. Может, это шок, стресс?

Я даже помнил звезды в небе, когда привез Агату к себе. Помнил, потому что она застыла на пороге, смущенно закусив губу, и разглядывала не мой шикарный дом, а звезды! Чертовы светящиеся пуговки на черной бесконечности.

Да что там интересного? Точки, точки, точки. Гвозди. Ладно, гвоздики. Все равно всего лишь далекие пятна, от которых нет смысла.

А вот шея у нее красивая. Длинная, с нежной светлой кожей, с россыпью маленьких родинок возле яремной впадины, в ушах скромные сережки‑висюльки. В стекляшках, вживленных в кончики, переливался лунный свет. А в глазах девушки плавилась ночь, делая золотистые радужки бесконечно‑глубокими и сверкающими плавленным металлом.

Романтизм мне не присущ, но эта девица вызывала во мне бурю эмоций и шквал мыслей, наполненных красочной наивностью.

Она ничего так. Вру. Когда утром оценил ее перевоплощение, я был сражен. Кто так умело изменил ее, мне все равно, но мастер знал толк в женской красоте, и Агату выбрали не просто так. Там было из чего лепить. Самородок. Экзотика.

Кто‑то слишком хорошо знал мои вкусы и предпочтения, что ткнул пальцем именно в нее.

Нутро скрутило. Пустой желудок сжался от голодного спазма и вытолкнул на траву выпитый коньяк.

Я встал на четвереньки и сквозь слезы посмотрел на возвышающееся передо мной здание. Стекла сверкали, переливались, намекали на роскошь и богатство, но все это было там, без меня, не со мной. Я будто лишняя деталь в механизме, которую выбросили, потому она больше не нужна, но я докажу им обратное.

Упал на траву, пытаясь очухаться и прийти в себя.

Лежал, не двигаясь, до глубокой темноты на траве, потому что встать не мог.

Удивительно, что меня никто не трогал, хотя прохожих было достаточно. Никто не вызывал охрану или скорую.

Это выводило из себя. Я – пустота. Пыль. Никто. Был властелином, а стал нищим отбросом.

Даже полиция прокатила мимо и уплыла в закат, не спросив, что я тут делаю. А если подыхаю? А вдруг меня обокрали или подрезали? Всем плевать?

Да я ведь таким же был… мог пройти мимо и не помочь нуждающемуся.

Когда моя цель по имени Агата вышла на улицу в сопровождении Егора, конечно же, я осторожно встал и вышел им наперерез.

– Ты что‑то не так понял? – грубо отозвался охранник и, сверкнув серыми глазами, завел девушку за себя.

Она поджала губы и закрыла грудь руками крест‑накрест. Отвернулась, будто ей неприятно на меня смотреть.

– Я подпишу договор, не глядя, Агата, – сказал я тихо, глядя исподлобья.

Маленькие плечи мышки безудержно вздрагивали, девушка слабо вздрогнула и стиснула губы до бела.

Я попробовал еще совсем севшим голосом:

– Ты же это планировала? Этого хотела? Знала, что приду сюда. Уверен, что и договор составить помогли, чтобы было удобно мной управлять, лишить воли. Я прав? Вижу по глазам, что это так.

Она зыркнула на меня, прищурившись, и еще сильнее сжала губы, но не ответила. Снова отвернулась, волосы упали на щеку и перекрыли пламенеющие щеки.

Егор держал ее позади себя, но не вмешивался. Он ждал ее решения. Умный парень, хороший исполнитель, тот, кто никогда не пойдет против своего начальника. Кроме меня, конечно. И чем я ему не угодил? Заплатили больше? Или есть другие причины?

– Подписываем договор сейчас, или я ухожу и никогда сюда не вернусь, а ты провалишь задание, Агата. Что тебя на это толкнуло – мне насрать. Зачем моему родителю весь этот бред – тоже похрен, но папочка не простит тебе такой промах. Эту чухню ведь он задумал? Так ведь?