Ничего cвятого

Дальнейшие события развивались будто по сильно ускоренному сценарию: папские войска захватывали один город за другим, оголодавшей саранчой проходя по всей Европе. Возглавлял карательную кампанию некий Педро Николас – священник, сумевший каким‑то фантастическим, и не иначе как дьявольским, способом возродить Орден Тамплиеров. Таким образом, действия Рима подавались как Священная Война, как новый Крестовый поход, только уже внутри христианского мира. Сам Жан до событий недельной давности ни разу не слышал о Педро Николасе. Да и в его окружении нашелся лишь один человек, имеющий весьма скудную информацию, которая сводилась к слухам о причастности нового магистра Тамплиеров к учреждению в Риме центрального инквизиционного трибунала с широкими полномочиями еще два года назад да созыва нового собора буквально месяц назад. Собор в итоге так и не был созван, потому к личности Педро Николаса не стали присматриваться. Выходит, зря. Очень зря. Теперь по всей Европе пылали тысячи костров, а в застенках инквизиционных тюрем томились десятки тысяч людей, чья вина заключалась лишь в желании реформации церкви по Писанию.

Жан тяжело вздохнул и с тоской взглянул на плотно задраенные занавески. Повозка катилась дальше, с каждой секундой приближаясь к Страсбургу. Но что он там найдет? По‑прежнему крепкий оплот настоящей церкви или пылающие костры инквизиторов? Не столь важно. Ведь каждое событие происходит по Божественному предопределению, а кто он такой, чтобы вмешиваться в план Творца? Даже если тот заключается в его гибели, гибели других реформаторов и еще десятка тысяч верных христиан, верной будет только одна реакция – полное смирение. Богу лучше знать, куда Он хочет вести Свой народ и какие испытания тому следует вынести на этом пути. Ведь никто и не обещал легкой прогулки. Нет. Путь следования Писанию тяжел. И порой приходится не только перепрыгивать через огромные валуны, но и карабкаться по отвесной скале, рискуя сорваться в глубокую пропасть.

Повозка тем временем, судя по ощущениям и характерным звукам снаружи, сменила ухабистую дорогу на мощенную камнем мостовую. Они в Страсбурге? Жан ощутил, как сердце внутри тревожно набирало обороты. Доверие Богу, которому он учил паству в Женеве, на деле, конечно, идеал, потому как сколько ни полагайся на Его совершенный план и справедливую волю, а все равно желание хоть как‑то повлиять, хоть как‑то контролировать происходящие вокруг события не исчезает.

С трудом подавив желание одернуть занавеску, Жан прикрыл глаза, сосредоточившись на молитве. Молитва – еще один подарок от Бога. И речь не о вызубренных текстах молитвенника, а про живое, непосредственное общение с Создателем без каких‑либо посредников или заступников, выдуманных папистами. Живая молитва – источник силы. Сейчас же, в минуты слабости, она становится чуть ли не единственной защитой.

Спустя десять минут громыханий по каменной дороге, нескольких поворотов и ругани возничего повозка, наконец, остановилась. Снаружи послышалось ржание лошадей.

– Приехали!

Жан поправил шляпу, распахнул задние створки повозки и спрыгнул с подножки на каменную поверхность.

– О Господи… – позади раздался сдавленный всхлип парнишки. Сам реформатор не издал ни звука.

По заранее согласованному плану их должны были доставить в скромное поместье одного из друзей Буцера в Страсбурге. Однако сейчас они находились в громадном внутреннем дворе большого замка, ну никак не походившего на двухэтажный домик, где Жану уже приходилось жить в прошлый свой визит в Страсбург. Да и вообще, не Страсбург это был, а Милан. И не скромное поместье, а замок Сфорца. И встречают его не друзья, а два десятка солдат с нашитыми на белые одеяния красными крестами во главе с делегацией из пяти мрачного вида мужчин в черных балахонах. Один из них отделился от толпы и, подойдя к повозке, бросил возничему мешок со звенящими внутри монетами, после чего махнул рукой. Позади тут же раздался звук хлыста, ржанье лошадей и удаляющийся стук колес по каменным плитам.

Как банально. Его продали инквизиции за звонкую монету. Так же, как в свое время Христа фарисеям. Жан поднял глаза к затянутому серыми облаками небу: «Господи, я смиряюсь пред Твоей суверенной волей. Здесь Ты Владыка и Законодатель, а я лишь смиренный раб».

 

Год 1544

Рим

Тюрьма Святого Антония

В темном подвальном помещении, где из освещения были лишь два факела на стене, стоял терпкий запах пота, мочи и дерьма. Вполне возможно, простой посетитель решил бы добавить в список еще один элемент – запах страха, но Педро за последние полгода сумел к нему привыкнуть. Оставалось мечтать, что со временем и остальные скотские запахи перестанут выворачивать желудок. Оптимист же посоветовал бы надеяться на отсутствие надобности посещать подвальные помещения церковных тюрем… Вот только Педро никак не мог причислить себя к оптимистам. Он скорее реалист. Война с врагами Церкви еще очень далека от своего завершения. Вполне возможно, потребуется не одно столетие, дабы полностью освободить христианский мир от ереси. Как известно из Писания, ангелы радуются спасению каждого грешника – и сложно представить то торжество, какое будет царить на небесах при сожжении последнего еретика. Хотелось верить, что он к тому времени уже будет там. И Педро верил.

Скрипнула дверь, пропуская в помещение хмурого стражника, ведущего за собой заключенного. Пламя факелов дрогнуло от порыва ворвавшегося сквозняка, на стенах в беспорядке заметались призрачные тени. Вслед за конвоиром в допросную вошел молодой парень с бледной кожей, держащий в руках пачку бумаг и набор письменных принадлежностей. Кивнув инквизитору, секретарь сел за стол, находящийся в углу помещения, сбоку от стены с горящими факелами. Обвиняемого же усадили на металлический стул, а вошедший последним дознаватель, в чьи обязанности входило исполнять требования инквизитора по применению физического воздействия на заключенного, встал за его спиной. Тот, надо сказать, выглядел неважно: серое лицо с поблескивающими в неровном желтом свете факелов испуганными глазами; крупные бисеринки пота, стекающие по лбу и щекам; искусанные до крови губы; запекшаяся кровь под носом и… буквально на физическом уровне ощущаемый животный страх, исходящий, казалось, из каждой клеточки его существа.

Педро презрительно скривил губы. Перед ним был Мартин Лютер – гроза отступившей с истинного пути Церкви, лидер Реформации, борец за авторитет Слова Божьего, а на поверку – жалкий, не заслуживающий сострадания человек. Тем не менее Церковь милосердна к каждому грешнику и даже такому собрату Иуды готова даровать прощение.

– Хочешь ли ты сознаться в сотворенном тобой бесчинстве, святотатстве и богохульстве прямо, откровенно и добровольно, дабы облегчить свою участь и получить прощение от Господа?

Глаза Лютера забегали из стороны в сторону, точно на потолке, стене или полу мог находиться правильный ответ.

– Я не понимаю, какой именно ответ вы хотите от меня услышать…

– Правду!

Лидер Реформации вновь заерзал на стуле. Ему явно было не по душе нахождение в двадцати метрах под землей, а именно на такой глубине находились допросные в тюрьме Святого Антония. Впрочем, Педро на его месте также вряд ли чувствовал бы себя комфортно.

– Я лишь хотел очистить Церковь от заблуждений… – глаза немецкого реформатора умоляюще посмотрели на инквизитора.