Обряд
Ох, и намесил я километров… Верст восемьдесят точно прошел. Чего только не увидел на пути.
Но об этом потом! Давай, хватай пожитки свои, и дергаем отсель. Не обессудь, но знакомиться с твоими непонятными родственниками желанием не горю.
– Куда же она от законного мужа пойдет? – насмешливый голос золовки как обухом по голове ударил.
И подкралась же так неслышно, ведьма чертова.
Отодвинув Тоню за спину, дед Захар окинул взглядом Устинью.
– Так считайте, с сегодняшнего дня я им развод дал, – жестко ответил он.
– Да вы шага отсюда не ступите, – расхохоталась золовка. – Тайга сплющит…
– Ну! – бесстрашно хмыкнул дед. – Сюда же я как‑то добрался. Не сплющила, хоть и пыталась. И что у вас здесь за дела неприглядные творятся, а? – перешел он в наступление. – Лес сосновый я встретил… Странный такой. Может, подскажете, почему на каждой сосне римская цифра семнадцать вырезана? Или мне самому додумать?
Поразительное дело, но слова деда, если не напугали золовку, то в замешательство ввести сумели.
А дед между тем продолжал наступать.
– А еще, попалось мне на пути очень неправильное кладбище… Слыхивал я про такие погосты, – и выдержав паузу, во время которой с наслаждением упивался смятением Устиньи, продолжил.
– Знаете, как они называются? Живыми кладбищами… А знаете почему? Потому что…
– Хватит! – взвизгнула золовка.
– Почему же, хватит? – не согласился дед. – Я только начал… Вот ваш дом, правильно? – кивнул он на избу. – Две сосны вижу. И вот знаю, что когда‑нибудь эти сосны появятся в том странном лесу. Так никто мне не помешает срубить их прямо сейчас, и пополнить ими тот лес, но римская цифра семнадцать, будет говорить уже от вашего имени.
И вот непонятно совсем, шутит дед, или же блефует…
Да и о чем вообще говорит? Какие еще сосновые леса, живые кладбища и римские цифры?
Но судя по реакции Устиньи, только Тоня не понимала, о чем тут речь ведется.
Золовка же окрысилась, да попятилась к дому.
Тут из избы с дорожной сумкой вышел Демид. Увидев его, дед Захар сразу примолк, и ощутила Тоня, как он напружинился, словно зверь пред прыжком. И если бы муж удумал препятствия чинить, то, как пить дать, разорвал бы его дед.
Но Демид ничего такого исполнять и не собирался. Молча протянул Тонину сумку и, глядя жене в глаза, беззвучно произнес губами; «Прости…»
Вот и все прощание…
И дед, боясь, как бы внучка не бросилась вслед за мужем, развернулся и, не давая опомниться, потащил ее за собой.
– Ох, ну и мракобесие… Сплошное мракобесие… – все плевался он, пока деревня Варыгино полностью не скрылась из вида.
Глава 6. Дорога
Тоня уже давно выбилась из сил, а дед Захар все пер как танк. Вот закваска дореволюционная! Всю ночь шагал и, не отдохнувши, опять ногами километры меряет.
– Деда, скажи, ты, сколько часов от Зуевки до Ворыгино добирался? – решила поинтересоваться внучка.
– Не считал. Шел и шел себе… А тебе зачем?
– Да вот думаю, сколько же километров в день человек пройти может?
– Человек много чего может, – остановился дед. – Я от страха за тебя земли под собой не чуял. Что, устала?
Тоня хотела бодро ответить, да нет, мол, сил во мне еще о‑го‑го сколько, как ее повело в сторону и, не устояв, она приземлилась на мокрую траву.
– Стало быть, устала… – констатировал дед и настороженно огляделся.
– Чего? – вслушалась в молчавшую тайгу внучка. – Опасно здесь?
– Не знаю…
Взглянув на Тоню, дед понял, что та и шагу не в состоянии сделать.
– Давай передохнем немного, – решительно произнес он.
Отыскав, более‑менее, приличное бревно, дед Захар накинул на него покрывало, и помог внучке пересесть.
– Господи, да ты и не одета совсем, – разглядев одежку, охнул он.
Вытянув ноги, Тоня с неподдельным интересом рассматривала фланелевые пижамные брючки. Такие уютно‑серые в мелкий синий ромбик.
– Вот прикол… – пробормотала она. – Удираю от мужа, в чем мать родила. Почти…
– Переоденься, – кивнул на баул дед. – А я пока поесть соображу…
Открыв сумку, Тоня сразу наткнулась на джинсы, футболку и ветровку. Демид словно знал, что эти вещи понадобятся в первую очередь.
– Дрянь! – вдруг закричала она. – Дрянь, дрянь, дрянь! – и со злостью пнув баул, разревелась.
Ревела, орала, выла, рычала, кусала кулаки, била ими по земле.
Дед Захар не мешал выплеску горечи, обиды и гнева. Нехай выплеснет здесь и сейчас. Чем раньше, тем лучше…
Пусть эта муть останется в тайге на веки вечные, чем потом разъест душу…
Найдя еще одно бревнышко, дед превратил его в стол и теперь не спеша выкладывал из своего рюкзака вареную картошку, яйца, пупырчатые огурцы, копченую колбасу и хлеб, который раскрошился, но стал от этого еще вкуснее.
– Все, наревелась? – покосившись на внучку, спокойно проговорил он. – Иди, перекусим. Даже чай еще горячий, – открыв термос, обрадовался он. – В Зуевке чаек наводил. В забегаловке, что напротив почты. А вот и лисичкин хлеб, – показав на раскрошившуюся буханку, он заговорщически подмигнул. – Помнишь, как ты его в детстве любила?
Понюхав хлеб, Тоня откусила кусочек, пожевала и обиженно уставилась на деда.
– Обыкновенный отрубной, – нахмурилась она. – Причем тут лисички?
