Одиссей в бинарном мире
– Но это не все… В конечном итоге болезнь разрушит все двигательные функции, и вы потеряете контроль над такими автономными функциями, как, например, дыхание.
Я ясно представил себе: медленное угасание и полное осознание этого. Губы мои онемели, голосовые связки сомкнулись.
Просто скажи что‑нибудь, черт побери!
Но все, что я мог делать, – дрожать.
– Выпишу вам тетрабеназин, он облегчит физические проблемы, с которыми вы сейчас сталкиваетесь, – продолжил доктор, и, прежде чем сделать небольшую паузу, глубоко вдохнул. – … Как я уже сказал, хотя в настоящее время нет конкретного лечения, наблюдаются значительные успехи в области исследования таких генетических расстройств, как ваше. К счастью, есть надежда!
– Так сколько мне осталось? – спросил я, наконец совладав с собой.
– Ваш случай может оказаться редким. В худшем случае у вас будет четыре года, максимум пять лет.
Он сказал – четыре года. Я не заметил, как пролетели последние четыре года.
– Мы можем предложить вам консультации, – продолжил он. – Кроме того, было бы неплохо, если бы вы приходили каждый месяц на обследование… если вы согласны.
Кретин. Как я могу согласиться на жалкие четыре года? Но я кивал, как дурак, будто смирился со сроком истечения моей жизни.
– Может, у вас есть еще вопросы, мистер Августин?
Они у меня были, и много, но я уставился на пол, где из синего коврового покрытия торчали маленькие ворсинки.
Мне хотелось кричать, что все произошедшее в этом кабинете – нелепая, мерзкая ложь, что они, должно быть, ошиблись, – но я молчал. Молча я взял пиджак и поспешно покинул кабинет. Я слышал, как меня зовут, но не обернулся, а ускорил шаги.
Я почти бежал по коридору; мелькали номера кабинетов: 280… 270. Лифт был где‑то впереди. 260… 250. Когда же кончится этот чертов коридор? «Неврология» – справа, «патология» – сзади.
Я знал, что должен продолжать бежать! Я не должен останавливаться…
Я не могу остановиться!
Наконец возле кабинета 240 я заметил лестницу. Где же лифт? К черту лифт! И рванул вниз. Два проема до первого этажа и еще один до холла.
Еще чуть‑чуть, и я почти на свободе.
Вы могли бы подумать, что, в то время как я бежал к выходу, миллион мыслей проносилось в моей голове. Я заставил себя не сосредотачиваться на них. Только одна вещь занимала мой разум. Пожалуй, две.
Первая была вызвана моим обонянием. Я должен был освободиться из плена невыносимого запаха лекарств, больничного зловония, до того мерзкого, что вызывало у меня тошноту. И я бежал, как если бы сама смерть гналась за мной.
А вторая? Дверь, через которую я должен вырваться отсюда! Стеклянная дверь вращалась так медленно, будто сам дьявол решил не выпускать меня. Вот она! Я с силой толкнул ее, но она, словно назло, двинулась и остановилась! Впрочем, я уже почувствовал доносившийся снаружи свежий воздух, принесший мне облегчение.
Я сунул руки в карманы – они неудержимо дрожали. На парковке мой разум успокоился, но тело бунтовало. Я нервно щелкал зажигалкой, пытаясь прикурить сигарету красного «Варлборо».
– Блин, зажгись уже… – выругался, крепко сжимая сигарету губами.
Вот она, долгожданная глубокая затяжка.
Мой самый старый роман.
Никогда не было желания прекратить эти отношения и первая утренняя встреча с никотином – буквально главный момент дня. Было что‑то успокаивающее в окутывании легких смолисто‑густым дымом; вдыхать испарения бренного мира и выдыхать с удовлетворением – этакая медитация для современного мегаполиса. Это проще и, безусловно, приятнее, чем занятия йогой. Вот только вопрос здоровья… Но меня это больше не должно беспокоить!
Почти докурив сигарету, я раскрыл правую ладонь – пальцы дрожали по‑прежнему. Я прижал окурок к ладони и отрешенно наблюдал, как комочки пепла, мягко сдуваемые ветром, летели в сторону больницы.
Это же все не по‑настоящему? Я взглянул на здание, и осознание действительности пришло вместе с болью в руке. Серая бетонная конструкция контрастировала с голубым бездонным небом; вместе они являли собой аллегорию отчаяния и надежды.
Еще четыре года… четыре…
Ошарашенный, я уставился на ожог на руке. Слабая вибрация вернула меня в реальность. Я достал мобильный из кармана. Желания отвечать у меня не было.
– Ну же, четыре пропущенных! Неужели непонятно? – зашипел я на аппарат, будто тот, кто звонил, мог меня слышать. Звонящий не услышал. После пятого звонка я почувствовал, что должен ответить. На шестом сдался.
– Привет! – весело пропела Ванесса.
– Привет, Несс, – ответил я без энтузиазма.
– Ты скоро приедешь? Я собираюсь начать готовить пасту.
– Отлично… Да, скоро буду.
– Кстати, как прошел прием у доктора?
– Дома расскажу… Пока.
Еще секунда, и я бы взорвался.
Я закрыл глаза и поморщился, когда открывал дверь своей машины… Не из‑за сигаретного ожога. Как я смогу объяснить то, чего сам еще не понимаю?
Глава 2. Пустые желудки
Я с силой захлопнул дверь в машине, резко завел двигатель. Мне нужно было выпустить пар. Я не думал о своей жизни и не о диагнозе. Возвращаясь домой, я разглядывал изысканные березы, что росли вдоль извилистой дороги, огибающей Арлингтон‑Уолк, молодые тополя, вытянувшиеся в ровную шеренгу по обочинам Алкрей‑авеню. Деревья дышали осенним воздухом, легкий бриз ласкал их пунцовые листья. Я размышлял о том, как должно звучать сейчас червонное золото этих листьев, похожих на перья сказочных птиц на фоне неба, позолоченного солнцем. Оно потемнело, лишь только стрелки часов на приборной доске приблизились к 18:05. Повернув еще два раза налево и оставив закатное солнце за спиной, я припарковался перед нашим домом.
Каждая вилла в переулке Монтпилиер‑террас была уникальной. Однако об уникальности, как и о красоте, у каждого свое представление. Планируя дома на нашей улице, от первого до девятого, архитекторы один за другим увлеклись использованием открытых пространств, органичного света и простых геометрических форм.
