Одиссей в бинарном мире
Раньше для счастья было достаточно стабильной работы, теперь стандарты изменились. Нас приучили стремиться к бóльшему, но получать удовлетворение от меньшего. Отстаивать такой стоицизм сложно, особенно когда вас постоянно окружают завистники.
Значительное число людей хвалится тем, что имеет, еще большее страдает, не имея чего‑то.
Селфи на фоне дорогущего спортивного автомобиля последней модели, который не принадлежит вам, почему‑то вызывает немедленное желание поделиться крутым фото со всем миром. Как ни странно, такие селфи получают похвалу, а их авторы кичатся тем, что ощутили близость на самом деле недосягаемой для них роскоши. Но в конце концов и к этим «оптимистам» приходит ощущение пустоты.
Настоящий же владелец дорогого автомобиля обычно сдержан и настороженно относится к афишированию своего имущества (это не касается, впрочем, их алчных наследников).
В результате некоторые из охотников на такого рода добычу становятся завистниками, в то время как другие обвиняют себя в недостаточной сноровке, но и те и другие боятся быть неудачниками.
Кстати, страх тоже может подтолкнуть человека к успеху, к неожиданным поступкам. Но вот проблема – из‑за боязни всеобщего осуждения люди стремятся убедить всех вокруг, насколько они счастливы!
Чем больше счастья пытается показать мир, тем он становится мрачнее. Толпы туристов носятся с оранжевыми айфонами на позолоченных селфи‑палках, всем своим видом демонстрируя чрезвычайное удовольствие. Но уверены ли они, что эти снимки сделаны только для себя? Как можно вообще определить в наше время, счастлив ли человек? Не маска ли это для отвергнутых?
Я не хвастаюсь тем, что живу в роскошном доме, вожу дорогой седан и обручен с великолепной женщиной, которой очень дорожу. Я получаю приличную годовую зарплату, но при этом не могу купить в этом мире две вещи: время и счастье.
Вот и многомиллионная яхта, которая мне тоже не по карману, не принесла бы мне радости. Я всегда убеждал себя, что счастье придет, если просто продолжать жить, но секунды – это валюта, которой мне сейчас не хватает. Я знаю, что смерть наступит где‑то между сейчас и последующими четырьмя годами, оставляя слишком мало места для счастья…
Эта прогулка достигла своей цели – я предпочел безмолвно материться на лесную назойливую сову, вместо того чтобы биться в истерике.
Через каких‑то пять минут я добрел до своего дома в тускло освещенном переулке Монтпилиер‑террас.
Глава 4. Тест Тьюринга[1]
– Наконец‑то! – воскликнула Несс. Она открыла дверь прежде, чем я позвонил. Вероятно, увидела в окно, как я подходил к дому.
– Я уже начала волноваться. Как ты себя чувствуешь?
– Думаю, лучше, – ответил я нерешительно.
– Ты не отвечал на звонки.
– Извини, в лесу нет связи.
– Ты имеешь в виду лес под Элдингсбруком? – удивилась она.
– Да, мы с отцом часто бывали там… – начал рассказывать я, но Несс прервала меня.
– Я позвонила твоим родителям.
– Что? Зачем? – Я чуть не зарычал.
– Рассказала им… – тихо произнесла она, явно расстроенная моей реакцией.
– Ты не подумала, что мне самому стоит рассказать об этом!
Я был чертовски зол. Взглянул в телефон – четыре пропущенных от Несс и около десятка от родителей.
– Просто гениально! – взвыл я.
– Извини, Вик, я не знала, что делать. Я прочитала в интернете про эту болезнь… Мне нужно был с кем‑то поговорить, а Кейт не отвечала… – Она виновато оправдывалась и дрожала.
Я обнял ее, поняв, что веду себя грубо.
– Эй, все в порядке, – утешал я ее. – Все будет хорошо.
Мне удалось немного успокоить Несс. А моя горечь рассеялась, лишь только я заглянул ей в глаза: в них было что‑то волшебное. Когда я увидел глаза Несс впервые, они привели меня в восторг, и с тех пор ничего не изменилось.
На следующий день мы поехали к моим родителям на Тьюринг‑роуд, в их скромный дом из коричневого кирпича, построенный в конце семидесятых. Уверен, весь район заложен примерно в этот же период, поскольку все строения были похожи одно на другое. Тем не менее различать их легко, если обращать внимание на мелочи. Например, у моих родителей примечательной была вьющаяся по стене лоза, которая тянулась под крышу гаража по деревянным голубым планкам, а также растущее во дворе приметное обезьянье дерево‑загадка, чилийская араукария. Она выглядывала из‑за дымоходов и скошенных крыш, приветствуя прохожих многочисленными ветвями. Во время Рождества, украшенное яркими гирляндами, оно казалось сказочным и было самым заметным на всей улице. (На самом деле одной ветви странной формы уже достаточно, чтобы с виду обычное дерево стало чьим‑нибудь ориентиром.)
С трудом мне удалось втиснуть машину рядом с серебристым седаном отца. Мы направились к входной двери, шагая по уютной тропинке из трех рядов серых плиток. Я заметил, что и входная дверь, и дверной звонок были заменены. Медный архаичный колокол сменило современное устройство. Я нажал кнопку и тут же услышал громкое «Иду!», под мелодию все еще звучащего звонка.
Отец смотрел на меня с доброй улыбкой. Лицо его каждым своим мускулом передавало неподдельную радость и любовь.
Мог ли я не ответить взаимностью?
– О, Вик! – он обхватил руками мою голову. – Дорогой мой сын, ты как, в порядке?
– Да, пап! Спасибо. – Мне плохо удавалось скрывать волнение. – Как вы?
– Ну… не беспокойся о нас. – Он издал короткий вздох, потом взглянул на Несс и предложил: – Становится холодно, давайте пройдем в дом?
Из прихожей я увидел маму. Она сидела в гостиной за столом, перед ней – наполовину опустошенная бутылка шардоне…
В каждом из нас таится дремлющий демон. Мы даем ему имя: например, алчность или обжорство, но, как мы ни назовем этих лукавых, они ждут своего часа. Как и люди, они уникальны в своих зловещих причудах. Некоторых легче всколыхнуть, в то время как другие долго и терпеливо ждут своего часа.
[1] Английский математик Алан Тьюринг в своей работе 1950 года задался целью определить, может ли машина мыслить. Ученый разработал компьютерную программу, задачей которой было ввести человека в заблуждение, заставив сделать неверный выбор.
