Одиссей в бинарном мире
– И то и другое.
– Тогда лучше увеличить дозировку, – не раздумывая выпалил я.
Доктор Кокс вопросительно изогнул правую бровь – мой ответ его явно удивил.
– Хорошо. Что касается приема лекарств, я рекомендую пятнадцать миллиграммов утрoм, двадцать – днем и пятнадцать – вечером. Вы можете варьировать в последовательности, но главное, не принимать более двадцати пяти миллиграммов за один раз. – Доктор Кокс продолжил царапать в блокноте.
По‑видимому, довольный записанным, он трижды медленно кивнул самому себе, прежде чем повернуть голову в мою сторону.
– Давайте проверим ваши рефлексы.
После краткого осмотра он вновь подошел к компьютеру. Без единого слова он начал стучать по дребезжащей клавиатуре, что явно нервировало Несс.
Я же думал о том, зачем Кокс делает двойную работу, переключаясь с записей в блокноте на базу данных.
Следующие действия он совершит в такой же последовательности.
Я посмотрел на Несс, она казалась тоже озадаченной.
Если Несс решает ту же дилемму, что и я, скоро она перейдет к действиям.
Желая привлечь к себе внимание, она нерешительно открывала и закрывала рот, стараясь задать свой вопрос. Я наблюдал за безнадежными попытками Несс установить зрительный контакт с забывчивым доктором, но ей, казалось, не хватало уверенности. Наконец после громкого вздоха она осторожно спросила:
– Как насчет лекарства?
Доктор замер, прекратил печатать, схватил ручку, дважды щелкнув по ней: открыто‑закрыто. Затем медленно направил свои холодные зеленоватые глаза в сторону Ванессы.
– К сожалению… от болезни Хантингтона нет никакого лекарства. Это не бактерия и не вирус. Поэтому антибиотики не могут помочь, как, впрочем, и вакцины. Это генетическое нарушение, при котором дефектный ген влияет на белок. Белки превращаются в прионы и вызывают симптомы Хантингтона, которые похожи на комбинацию болезни Паркинсона, Альцгеймера и болезни двигательного нейрона.
Несс ни в коем случае не была простушкой или тугодумом, но обилие медицинских терминов в контексте безнадежности могло испугать любого. Она выглядела растерянной.
– Однако, как я уже сказал, надежда есть. Мы знаем, какой ген вызывает заболевание, и с сегодняшним прогрессом в генетическом лечении, особенно с CRISPR‑Cas[1], становится все больше шансов на выздоровление, но, как вы понимаете, нынешнее лечение является полностью паллиативным.
– Да, Виктор говорил мне, – призналась она.
– Я также слышала об экспериментальной программе.
Искренность и оптимизм Несс вызвали приятное тепло внутри. Просто на грани моего разума, на периферии подсознания было ясно, что нет лучшего проявления беспокойства, чем это.
Удивительно, но она эмоционально инвестирует больше, чем я!
– Да, – начал доктор, нервно щелкая ручкой: открыто‑закрыто… открыто‑закрыто.
– Терапевтическая модуляция гена. Это единственное, что можно рассматривать как альтернативу в случае Виктора. Однако генная терапия находится еще на экспериментальной стадии, – уточнил он.
Именно этого момента и ждала Несс.
– Да! Мы хотим попробовать, правда, Вик? Это хоть что‑то! – искренне радовалась она.
Если это единственная возможность потенциально остановить генетическую угрозу Хантингтона, я рискну. Независимо от результата…
– Ну, – начал объяснять доктор Кокс, – в настоящее время клинические исследования проводятся только у нас, в Калифорнии и Польше. Из‑за правил Национального центра здоровья я не могу записать вас на испытания в Польше. И должен предупредить – нет гарантии, что вашу заявку примут.
– Может, сразу попробовать у нас в Содружестве; это все‑таки лучше, чем ничего? – предложил я.
– Вы уже решили сделать запрос? Или все же сначала обсудите с Ванессой, учитывая, что ваша страховка, скорее всего, не покроет расходы на лечение?
– Да, это было бы потрясающе! А насчет затрат, я уверена, мы справимся.
Слабый проблеск надежды – и она сияла.
– Давайте тогда закончим обследование…
Увидев, как он печатает на компьютере, я понял, что ошибся в своем последнем предположении.
– Как ваше настроение на данный момент?
– Неоднозначно, – честно ответил я, – но делаю все возможное, чтобы держаться на плаву. Это не то, что можно назвать депрессией или отчаянием, но мне не совсем понятно, что со мной происходит.
Конечно, я знаю, что меня ждет в ближайшие четыре года. Эта самая комната с ее резким запахом вполне подтверждала мои мысли. При этом реальность была еще слишком абстрактной… Как мне еще удается сохранять остатки спокойствия?
– Да, еще кое‑что… – произнес я. – Всякий раз, когда проявляются симптомы, мне трудно совладать с чувством тревоги.
– Потому что они напоминают вам о болезни?
– Да.
– А в целом чувствуете ли вы себя более тревожным?
– Кажется, да.
– Понятно. Я пропишу вам алпразолам, он поможет вам справиться с тревогой, – сказал доктор, прежде чем сделать еще одну запись. – Кстати, вы уже ходили на сеансы терапии?
Если есть что‑то, что я искренне презираю, так это терапия.
Я был на некоторых сеансах, все они одинаково бессмысленны. Это потеря времени, которое можно было бы потратить на что‑то более полезное, чем сидеть в кабинете, таком же пыльном, как прах Фрейда, и говорить о жизненных переживаниях. Они притворяются, что помогают тебе, но на самом деле тупо отсиживают свое время. Возможно, я такой же упертый, как и они, но, скорей всего, мой взгляд на терапию как на бесполезную трату времени никогда не изменится.
– В последнее время слишком много работы, у меня нет времени… Нет, я еще не был на сессиях, – быстро добавил я.
По правде говоря, и не собираюсь.
Доктор прищурил глаза, словно пытался просканировать мои слова своими радужными оболочками, а затем снова щелкнул ручкой.
[1] Инструмент редактирования генома, который обеспечил существенный прорыв в лечении гена Хантингтона и в генетике в целом.
