Охота на лиса

– Мартамей беременна».

– Замечательно!

Кинни улыбнулась, отправляя вилкой кусочек капусты в свой румяный рот: – Итак, расскажи‑ка мне всё о новых людях.

Он рассказал ей о после, о Марджори и о другой леди в гнёздышке её мужа, которое скоро станет розовым.

– Аааа, – протянула Кинни понимающе, наморщив нос.

***

Преподаватель языка для Марджори прибыл ровно через два дня. Он представился как Персан Поллют. Он сидел рядом с ней в помещении, которое впоследствии станет кабинетом Марджори, прямо у большого окна, согретый оранжевым солнцем, в то время как мастера приходили и уходили вместе с ящиками и картонными коробками, инструментами и лестницами. Наблюдая за рабочими, Марджори высказалась о странностях необходимости разделения зимних и летних помещений друг от друга.

– Зима такая длинная, что устаёшь думать о ней, – философски изрёк Персан, глядя на неё, приподняв свои длинные брови. Он был молод, но в нём читался опыт. Персан проявил благоразумие, не афишируя цель своего присутствия. Он снял комнату в соседней деревне и объявил, что приехал туда, чтобы вырезать несколько панелей для «личного кабинета её светлости». Теперь, непринужденно расположившись в этом кабинете, он продолжил свое объяснение. – Мы устаем стылым воздухом, который враждебен нам. Мы уходим под землю, как гиппеи, и ждём весны. Иногда я всерьёз жалею, что мы, люди не можем впадать в спячку, как они.

«Чем же, чёрт возьми, вы занимаетесь всю зиму? – воскликнула Марджори, снова подумав о том, что же они будут делать с лошадьми зимой.

«В Коммонсе общин мы наносим друг другу визиты, коротаем время за играми, а также проводим зимние фестивали драматургии, написания стихов и тому подобного. Люди поют, танцуют и обучают своих животных разным трюкам. У нас есть зимний университет, где большинство из нас изучает то, чему мы никогда бы не научились, если бы не зима. Иногда мы привозим профессоров из других миров на холодное время года. Вы обнаружите, что мы, простолюдины образованнее бонов, хотя и не даём им об этом знать. Под Коммонсом так много туннелей, складских помещений и конференц‑залов, что это всё равно, что жить в муравейнике. Мы приходим и уходим, то сюда, то туда, даже не оглядываясь на улицу, где ветер пробирает до костей, а холодный туман висит над всем, скрывая своих ледяных призраков.

– Но боны остаются в своих эстансиях?

– Там у них нет наших ресурсов, поэтому они проводят время с меньшей пользой. В городе у нас несколько тысяч людей, на которых можно опереться, зимой их больше, чем проживает там сейчас. С приходом зимы деревни превращаются в места общего пользования. Порт остается открытым круглый год, так что посетители есть даже в холодное время года. В отеле также устроены зимние апартаменты с туннелями, ведущими в порт. В эстансии же может быть всего сто человек, может быть, полторы сотни. Оттого они там сильно устают друг от друга.

На мгновение воцарилось молчание, затем Марджори осторожно спросила: – Есть ли у вас какие‑нибудь благотворительные организации на Траве?

– Благотворительные организации, мэм?»

– Для помощи людям, – сказала она, пожав плечами. – Помощь вдовам и сиротам?

Он покачал головой, глядя на нее: – Ну, есть вдовы, это верно, и иногда кто‑то может осиротеть, я полагаю, хотя почему они должны нуждаться в благотворительности, выше моего понимания. Мы, простолюдины, заботимся о себе сами, но это не благотворительность, это просто здравый смысл. Это то, чем вы занимались там, откуда вы пришли?

Она кивнула с серьёзным видом. – Я думаю, у меня что будет много свободного времени. Зимы везде кажутся очень долгими.

– О, здесь они поистине долгие. У аристократов у нас на Траве есть поговорка: «Prin g’los’dem aujnet haudermach». То есть «зимняя близость отделяется весной». Дайте подумать, может быть, вы бы сказал так: «Зимние связи заканчиваются весной». – Он подумал ещё немного, поводя бровями. – Нет, возможно, землянин скорее сказал бы «браки»: «Весна ослабляет зимние браки».

– Да, мы бы, наверное, сказали «браки», – помрачнев, согласилась она. – Как ты выучился говорить на дипло?»

– Мы все в Коммонсе говорим на нём. В порту очень оживленно. Грузы поступают, грузы вывозятся. У нас больше брокеров, чем вы могли бы предположить. Мы заказываем вещи с других планет. Мы продаём наши товары. Нам нужно отправлять сообщения. Мы говорим на дипломатическом и торговом, а также на полудюжине других языков. Язык Травы очень тяжеловесен. Это язык, изобретенный аристократами. Он как секретный код, я научу вас ему, но не ожидайте, что он будет удобен для общения с внешними мирами.

– Понятно. Спасибо, что просветили меня. Вы зарабатываете на жизнь преподаванием языка Травы?

– О, клянусь чудесными мигерарами гиппеев, нет, леди. Кого бы я мог этому научить? Все здесь знают это наречье аристократов. Химе Поллут, резчик по дереву, – друг мастера Роальда Фью, а я сын Поллута. Поэтому Роальд порекомендовал меня вам.

Она не смогла сдержать смех: – Значит, ты резчик по дереву?

Его глаза стали мягкими и мечтательными. «Ну, по большей части, да. Я сделаю несколько панелей для вашего кабинета, леди, поскольку у вас должна быть какая‑то причина для моего присутствия здесь.

– Но что мне делать, когда обермун бон Хаунсер порекомендует мне секретаря?

Персан подумал и сказал: – Скажите ему, что вам нужно время всё хорошенько обдумать. За пределами Коммонса никто не передвигается по траве быстро. Так что пусть обермун подождет.

Она сообщила обо этом разговоре Риго и отправила обермуну ответ, предложенный Персаном.

Так прошло несколько дней, прежде чем у Марджори появилось время прокатиться верхом. Энтони и Риго несколько раз выходили из дома, и даже Стелла неохотно совершала короткие прогулки. На следующий день после отъезда мастеров Марджори отправилась на прогулку с Риго и Энтони. Стелла отклонила их приглашение, ясно дав понять, что ей ничего не нравится на этой планете. Утро выдалось ясным и тёплым. Пешком они спустились по извилистой тропинке к недавно построенным конюшням.

Работники конюшни сделали то, что им было сказано: они скосили траву определённых сортов и наполнили ею кормушки, вычистили недавно построенные стойла и в небольших количествах предоставили выращенное зерно трёх или четырёх сортов, чтобы понаблюдать, какие из них придутся по вкусу лошадям. Они с удивлением наблюдали, как земляне оседлали трёх лошадей, задавая вопросы на торговом языке без смущения или застенчивости: «Для чего это?», «Зачем вы это делаете?»

– Разве боны не ездят верхом? – спросил Тони. – Вы разве раньше не видели седла?

Двое мужчин и одна женщина переглянулись. Воцарилась тишина… Наконец женщина сказала, почти шепотом: – гиппеи не… не позволили бы седло. Вместо этого всадники носят особую подкладку.

Так, так, так, сказала себе Марджори. Это что‑то особенное. Она поймала взгляд Тони и слегка покачала головой как раз в тот момент, когда её сын собирался сказать что‑то вроде: «с каких это пор лошадь решает, что ей позволять».

– Наши лошади находят сёдла более удобными, чем наши костлявые задницы, – шутливым тоном сказала Марджори. – Возможно, гиппеи устроены по‑другому.